– Это необходимо на случай, если дикари всё же предпримут атаку на поезд, – сказал он и, приложив два пальца к козырьку кепи, вскочил в седло и с места пустил коня в галоп.
К «большой дымящейся змее», как по-индейски назвал поезд Хоуп, подъехали ещё до рассвета.
Вдоль состава горели костры.
– Глупая неосторожность, равная безрассудству, – пробурчал Хоуп. – Какой дурак разложил огонь так близко к вагонам?
Костры и впрямь освещали вагоны и часовых подле них лучше, чем прерию вокруг. Отличная мишень для нападающих и минимум обзора для караульных. Словно подтверждая это, часовой заметил дилижанс только тогда, когда до состава оставалось рукой подать.
Хоуп представился и спросил, где начальник поезда.
– Инженер в пятом вагоне, – отозвался часовой простуженным голосом и снова скукожился на холодном ветру.
В пятом вагоне инженера не оказалось. Кондуктор отослал их в голову состава, где шли ремонтные работы.
– Свободных мест в вагоне нет, господа, – вскричал он, увидев, что с дилижанса Хоуп и капитан Хольт снимают чемоданы.
Однако блеснувший в руке Несмита золотой доллар сделал его более сговорчивым. Кондуктор даже помог занести вещи в вагон, провёл туда Полину и её спутников.
Вагон внутри освещался двумя тусклыми масляными фонарями. Он был классом ниже, чем тот, на котором они выехали из Сакраменто. Два ряда жёстких деревянных кресел стояли по обе стороны от длинного прохода. Сиденья забиты, в основном, бородатыми и угрюмыми мужчинами, все вооружены ружьями и револьверами. В вагоне стоял терпкий запах мужского пота и дурно пахнущего варева.
«Должно быть, мормоны», – подумал Панчулидзев, оглядывая новых попутчиков.
Кондуктор отыскал в углу одно местечко и устроил туда Полину. Она с недоверием поглядывала на окружающих. Панчулидзев, как верный страж, встал рядом с нею, но Хоуп и Хольт стали прощаться, и он вышел вслед за ними. Вдоль состава, кутаясь в одеяла, прогуливалось три солдата с ружьями.
– Мистер Хоуп, – напоследок спросил Панчулидзев старого проводника, – скажите, где обещанная охрана?
Хоуп переглянулся с Хольтом:
– Остальные паровоз охраняют, сэр.
– Зачем?
Хольт ещё раз продемонстрировал знание русского языка:
– Краснокоший – софсем дикий лють. Парофозный трупá ворофать. Думать, парофос умирать бес трупа.
Подошёл Несмит:
– Мистер Хольт абсолютно прав. Если поезд останавливается в прерии, основные силы всегда стягивают к локомотиву. Индейцы ведь борются с паровозами, как с живыми существами – крадут запчасти и прячут, пускают в паровой котёл стрелы. Надеются, что так им удастся победить этого диковинного зверя.
Хоуп громко высморкался:
– Теперь краснокожие стали умнее. Они разбирают рельсы и сразу же расстреливают паровозную бригаду… – он посмотрел в начинающее светлеть небо. – Вообще-то, господа, мы сделали своё дело, и нам пора. Хорошо бы успеть добраться до ближайшей укромной лощины.
Несмит достал кошелёк и расплатился с проводниками. При этом он не преминул маленьким карандашиком сделать пометку в своём блокноте. Панчулидзев скорчил гримасу: «Нашёл где вести бухгалтерию!»
Хоуп спрятал деньги за пазуху, крепко по очереди стиснул жилистой дланью руки Пинкертону, Несмиту и Панчулидзеву. Хольт обнял бывших пассажиров. Особенно трогательно простился с Панчулилзевым. Проводники забрались на облучок, и дилижанс укатил.
Глядя ему вослед, Несмит сказал:
– Пойду к локомотиву, узнаю, когда отправление.
– И я с вами, мистер Несмит, – Пинкертон поправил ремень с кобурами двух длинноствольных кольтов.
Они пошли к голове состава.
Панчулидзев, оставшись один, поднялся на площадку вагона. Тут же из него вынырнула Полина:
– Там такой ужасный запах, князь. Мне стало дурно, – сказала она. – S'il vous plait[113], давайте постоим здесь.
– Это, должно быть, опасно в нынешних обстоятельствах…
– Ну что вы заладили: опасно да опасно? Хотя бы вы не наводите панику! – начала сердиться Полина.
– Что ж, если вам так угодно, мадемуазель, давайте подышим воздухом прерий…
Они долго стояли, опершись на деревянные перила, вглядываясь в сереющую даль и вслушиваясь в мерные удары железом по железу, – ремонтники усердно восстанавливали путь. Внезапно удары стихли. Стало слышно, как, потрескивая, догорают сучья в ближнем костре.
Где-то поблизости гортанно вскрикнула утренняя птица. Через мгновение ей отозвалась другая. И снова наступила тишина, прерываемая только паровозным пыхтеньем, треском костра да поскрипыванием камешков под каблуками часового.
Панчулидзеву вдруг померещилось, что под вагоном кто-то крадётся. Он свесился с подножки, посмотрел вдоль состава и ничего не увидел.
– Что там, князь? – спросила Полина.
Выпрямившись, он улыбнулся Полине, мол, всё в порядке. И тут раздался резкий свистящий звук, глухой удар, и часовой у соседнего вагона рухнул ниц. В голове его торчал томагавк.
– Берегись! – крикнул Панчулидзев и резко притянул Полину к себе.
В стену вагона, где только что стояла Полина, со звоном вонзился ещё один боевой топор. Словно из-под земли раздался дикий и многоголосый вопль, от которого кровь застыла в жилах.
Панчулидзев едва успел втолкнуть в вагон побледневшую Полину, затворить за собой дверь, как вокруг загремели выстрелы. По стенам вагона и по обитой железом двери зацокали пули и стрелы.
Мужчины в вагоне заняли позиции возле окон и безо всякой команды открыли ответную стрельбу из револьверов и ружей.
– Боже, там же Джон! – вскричала Полина и бросилась к дверям. Панчулидзев силой усадил её на пол, сказал в сердцах:
– Ничего с вашим Джоном не станется, мадемуазель! Он же мужчина! Прошу вас, не поднимайте головы. Всё будет хорошо! – он достал из кобуры кольт и взвёл курок.
Сам бой Панчулидзев не запомнил. Врагов он так и не увидел. Просто стоял у окна и стрелял из кольта в сторону прерии. В мгновение ока разрядил весь барабан. Снова зарядил его и снова выпустил пули в белый свет. Осколком разбитого стекла ему поранило лоб, но он не заметил и этого.
Когда в перестрелке возникла пауза, Полина потянула его за рукав. Он склонился к ней и услышал сдавленный шёпот:
– Князь, голубчик, если они ворвутся, убейте меня. Я сама не смогу… Я не хочу попасть к ним в руки… – губы у Полины побелели, глаза смотрели с решительным отчаянием. Она протянула Панчулидзеву свой миниатюрный револьвер…
Он тяжело опустился рядом с ней на пол, сжал руку:
– Не бойтесь, мадемуазель, я никому не дам вас обидеть! – сказал он, невольно веря своим словам. «Надо же, а в Сибири она вела себя куда смелее…» – Панчулидзев взял револьвер у Полины и спрятал в свой карман, боясь, чтобы она не наделала глупостей.
– Вы ранены, князь, у вас кровь… – запоздало заметила Полина и приложила к его лбу платок.
Снова раздались боевые крики индейцев. Стрельба переместилась в хвост состава. Выстрелы хлестали, как бич погонщика. Словно проснувшись, зачастила скорострельная картечница Гартлинга.
Внезапно наступила звонкая тишина. В вагоне напряжённо вслушивались, не зная, чего ждать.
В вагон заскочил Несмит. Он сразу бросился к Полине. Убедившись, что она цела и невредима, громко, чтобы слышали все, сообщил, что индейцы отступили, что прибыли кавалеристы, та самая подмога, за которой ускакал лейтенант Граттен. Подмога, конечно, несколько запоздала, но эскадрон тут же пустился в погоню за индейцами, лишая их возможности снова напасть на поезд. Но главным было известие, что путь восстановлен и сейчас дадут отправление.
Пассажиры обнимались и поздравляли друг друга со счастливым исходом.
Впрочем, не все смогли встретить этот день в добром здравии. В составе оказалось четверо убитых и около десятка раненых. Поэтому радостные возгласы смешались с плачем тех, кто потерял друга или родственника. Звучали гневные проклятья в адрес краснокожих.
Полина вместе с другими женщинами делала раненым перевязку, выметала битые стёкла из вагона. Она занималась этим усердно и безропотно, как истая сестра милосердия.
Объявили отправление. Все, объединённые только что пережитым, расселись по местам.
Полина тихо, чтобы не слышали другие, прошептала:
– Кажется, теперь мы квиты, князь…
– О чём вы, мадемуазель? – Панчулидзев бережно взял её за локоть.
– Вы сегодня спасли мне жизнь, как однажды вам я… Mersi boky[114], князь, теперь вы мне ничего не должны… – она осторожно высвободила руку и, кутаясь в пелерину, стала смотреть в окно.
Панчулидзев не стал продолжать разговор. Все слова показались ему сейчас лишними и заурядными. Они не выражали даже малой толики того, что он чувствовал. Он думал о своих непростых отношениях с Полиной, о том, что, несмотря на гордость, согласился бы оставаться её вечным должником, что готов ещё тысячу раз заслонить её от любой беды, лишь бы вернуть её любовь. Вернуть, чтобы вместе с любовью снова обрести надежду на победу добра над злом, веру в нерушимую правоту заповеди «ищите и обрящете».
Часть третья. «Да будет воля твоя…»
Глава первая
Вашингтон в пору цветенья радует глаз. Словно в обжитом уголке старушки Европы, благоухают ухоженные сады и прекрасные оранжереи. Зеленеют роскошные парки и геометрически точно рассчитанные скверы. Сверкают на солнце струи многочисленных фонтанов и большие витрины магазинов. А ведь городу нет ещё ста лет, и столицей Северо-Американских Соединённых Штатов он стал только в 1800 году.
Панчулидзев вдоволь наглотался едкого паровозного дыма по дороге от Юты до Миссисипи и успел насмотреться на убогие домики фермеров, на грязные фабричные кварталы Чикаго и Цинциннатти. Теперь он полной грудью вдыхал весенние ароматы и любовался окружающими его красотами, размышляя, что после дикой прерии, где, слава Богу, остался живым, к цивилизации относишься с большим почтением.