Панчулидзев перевернул визитную карточку и ещё раз прочёл адрес филиала агентства в Нью-Йорке. Филиал располагался в нижней части Бродвея на углу одной из авеню.
Где находится это место, Панчулидзев не знал, но помня, что извозчик и до Лондона довезёт, решил нанять экипаж.
Он спустился в холл, но тут же вернулся, подумав, что для поисков сыщикам потребуется портрет Мамонтова.
В чемодане отыскал дагерротип, где друг был запечатлён в уютном кресле, с книгой в руке. С этого дагерротипа начались в Санкт-Петербурге поиски, которые привели Панчулидзева к ячейке в коммерческом банке братьев Елисеевых.
«Словно целая жизнь прошла, – Панчулидзев мысленно обратился к изображению друга. – Послужи-ка теперь, генацвале, и здесь! Помоги быстрее отыскать тебя!»
Он напоследок суеверно взглянул в зеркало и пробормотал: «Credo, quia absurdum…»[120], вышел из номера и закрыл дверь на ключ.
Директором Нью-Йоркского филиала агентства Пинкертона оказался крупный мужчина лет пятидесяти с одутловатым лицом. Его короткие толстые пальцы всё время выстукивали по столу нечто вроде военного марша.
– Мартинсон, – представился он, поправляя слишком яркий для сыщика галстук с заколкой в виде серебряной подковы.
Его костюм разительно отличался от скромного наряда Пинкертона. И эта франтоватость директора не понравилась Панчулидзеву, вызывая недоверие.
– А не могу ли я видеть мистера Пинкертона? – присев на жесткий стул, поинтересовался он. – Не сочтите меня невежливым, мистер Мартинсон, но я бы хотел переговорить лично с вашим начальником. Дело в том, что мы уже знакомы с мистером Пинкертоном…
В подтверждение Панчулидзев протянул визитку, полученную от главы агентства.
Мартинсон повертел визитную карточку и вернул, а сам стал смотреть в окно, выходящее на Бродвей. Там беспрестанно сновали омнибусы и экипажи.
Панчулидзев кашлянул, привлекая внимание к себе.
– Мистера Пинкертона сейчас нет в Нью-Йорке. И вряд ли он появится здесь раньше чем через месяц… – Мартинсон испытующе оглядел Панчулидзева и угадал в нём человека светского и с достатком. Перехватив взгляд, устремлённый на его галстук, спросил прямо: – Вас, очевидно, несколько смутил мой легкомысленный вид? Да-да, не отрицайте. Вижу, что смутил. Мой костюм – это не более чем маскарад, сэр…
– Зовите меня мистером Джорджем… – удивлённый проницательностью собеседника, Панчулидзев назвался американским именем, которым окрестила его Полина при расставании.
– Так вот, сэр Джордж, нам иногда приходится одеваться так, чтобы соответствовать месту, где мы должны будем оказаться, выполняя тот или иной заказ. Не обращайте на это внимания. Поверьте, вы можете говорить со мной столь же откровенно, как говорили бы, оказавшись наедине с мистером Пинкертоном. Здесь, в филиале, я руковожу работой и уполномочен от имени хозяина агентства решать любые, самые сложные вопросы. Конечно, вы можете дождаться, когда вернётся мистер Пинкертон…
Панчулидзев немного поколебался:
– К сожалению, дело не терпит отлагательства, мистер Мартинсон. И я должен вас сразу предупредить, что оно носит конфиденциальный характер.
Он окинул взглядом просторный кабинет, задержался на картинах, изображающих эпизоды недавней Гражданской войны Севера с Югом. Мысль о том, что придётся в той или иной мере посвящать чужого человека в секреты, доверенные Мамонтовым, претила Панчулидзеву.
Мартинсон подбодрил:
– Агентству приходится решать самые разные вопросы, мистер Джордж. И смею заверить вас, мы умеем хранить чужие тайны. Престиж нашего агентства целиком зависит от этого. За год мы выполняем десятки тысяч поручений, даже, так сказать, интимного порядка…
Панчулидзев заверил:
– Нет, это дело иного свойства. Хотя оно и носит сугубо частный характер…
– Так чем могу быть вам полезен, мистер Джордж?
Панчулидзев, стараясь не говорить лишнего, изложил, что хочет получить сведения о Николае Михайловиче Мамонтове, прибывшем в Нью-Йорк месяц или чуть больше месяца назад, поселившемся в отеле «Пенсильвания» и через некоторое время бесследно исчезнувшем.
– Мамонтов…Он что, иностранец? Какая странная фамилия…
– Он – русский и сотрудник дипломатической миссии.
Мартинсон отложил в сторону карандаш, которым по ходу рассказа делал пометки в блокноте:
– О, если мистер Мамонтов – русский дипломат, то это меняет дело. Вам лучше действовать официально и обратиться в Нью-Йоркскую полицию. Её отделение – прямо за углом… – он выжидательно умолк.
Панчулидзев напрягся под этим проницательным взглядом:
– Говорю вам, мистер Мартинсон, это моё частное дело, и я бы предпочёл иметь его с вами.
Мартинсон осторожно переспросил:
– Вы уверены, что ваше дело не имеет политической подоплёки и не связано с какой-либо шпионской историей? У нас в агентстве существует правило, однажды заведённое мистером Пинкертоном и с тех пор безукоризненно соблюдаемое, – в политические интриги и в конфликты с государственной секретной службой мы не вступаем ни при каких обстоятельствах…
Лицо Панчулидзева окаменело:
– Уверяю вас со всей ответственностью – к политике и к шпионажу пропажа мистера Мамонтова не имеет никакого отношения. Ещё раз повторю, я лично желаю, чтобы этот человек, будь он живой или… мёртвый, был найден. Мне кажется, мы слишком долго обсуждаем совершенно понятные вещи. Всё проще простого: вы оказываете мне услугу, а я вам плачу.
Мартинсон, всё это время внимательно следивший за переменами в мимике Панчулидзева, сказал примиряющее:
– Мы всегда работаем по твёрдому тарифу. Хорошо, вернёмся к мистеру Мамонтову. Это ваш родственник? – деликатно осведомился он.
– Почти родственник. Друг детства. Вот его портрет… – Панчулидзев протянул дагерротип.
Мартинсон обрадовался:
– Портрет! Очень хорошо! Что ж, мистер Джордж, мы возьмёмся за это дело. И как только мои агенты что-то разузнают, я тотчас сообщу вам. Где вы живёте?
Панчулидзев назвал отель и номер, подумав, что вся его конспирация с именем тут же пошла прахом.
Мартинсон проводил его до двери.
Панчулидзев вышел из агентства в смешанных чувствах: с одной стороны, он был рад, что дело с поисками друга сдвинулось с мёртвой точки, с другой – не вполне был уверен в том, что конфиденциальность этих поисков будет соблюдена в той степени, как заверял директор филиала.
Он двинулся по Бродвею в сторону «Механикс-холл» мимо ресторанов и банков, магазинов и торговых компаний. Сразу идти в отель не хотелось. Не доходя до него, Панчулидзев свернул на одну из улиц, ведущую на восток, и двигаясь по ней, оказался в районе порта.
Гудели пароходы, слышался скрип лебёдок и крики грузчиков. В воздухе густо висела угольная пыль. На близлежащих улочках грязь, вдоль домов высились груды ящиков с отбросами.
Панчулидзев развернулся и быстро пошёл к центру, торопясь покинуть злачное место. Он почти миновал рабочий район, когда на перекрёстке столкнулся с людским шествием, перекрывшим дорогу.
Мужчины в рабочих блузах и женщины в простеньких платьях двигались по улице густой толпой. Многие держали на руках детей. Шли молча и угрюмо. Но в этом молчании ощущалась яростная решимость, отчего Панчулидзеву стало не по себе.
– Что происходит, сэр? – поинтересовался Панчулидзев у опрятного старичка, по виду похожего на бывшего доктора, со стороны взирающего на процессию.
– Докеры бастуют… – ответил старичок. – Лишь бы не работать! Бездельники, дармоеды…
Панчулидзев двинулся вслед за процессией. Догнал дюжего рабочего и пошёл рядом, стараясь идти в ногу. Что это был за порыв? Простое любопытство или дьявольское наваждение? После Панчулидзев спрашивал себя и не мог найти убедительного ответа.
Процессия вышла на небольшую площадь и остановилась. Впереди раздался громкий голос. Слов было не разобрать, но речь то и дело перекрывалась криками и аплодисментами. Панчулидзев попытался выбраться, но толпа, точно живое существо, не отпускала его.
Раздались резкие свистки, топот ног. Толпа качнулась, замерла и повлекла Панчулидзева за собой. Его больно толкнули в грудь, потом в спину. Он, несомненно, пал бы на мостовую и был затоптан, но его так плотно сдавили, что упасть оказалось просто невозможно. Проволочив Панчулидзева несколько сот ярдов, толпа стремительно распалась на отдельные кучки бегущих. Но люди в тёмно-синих мундирах валили всех наземь, связывали руки и заталкивали в тюремные кареты.
Запнувшись, Панчулидзев с разбега упал, ударился о камень и потерял сознание.
Очнулся он от того, что ему больно заломили руки за спину, оторвали от земли и повлекли куда-то.
Панчулидзев ни разу в жизни не бывал в настоящей тюрьме. Университетский карцер, где он оказался во время студенческих волнений и пробыл всего несколько часов, не в счёт.
Нью-йоркская исправительная тюрьма являла собой огромное четырёхугольное здание, сложенное из грубого серого кирпича. От улицы тюрьму отделяла неприступная стена, и тюремный корпус можно было увидеть, только войдя во внутренний двор, похожий на санкт-петербургские дворы-колодцы.
Панчулидзева вместе с другими задержанными сразу препроводили в тюремную канцелярию. Изъяли бумажник, часы. Тюремный служитель с короткой угловатой стрижкой окидывал каждого недобрым взглядом и записывал в учётный журнал имя, фамилию и место жительства.
Паспорт у Панчулидзева остался в номере. Настала его очередь называть себя. Он решил, что под чужим именем скорее выберется отсюда, и от испуга назвался Джорджем Панчесом, проживающим в отеле «Механикс-холл». Под этой вымышленной фамилией тюремщик и записал его в журнал.
После опроса Панчулидзева вывели из конторы и отвели в большой зал, посредине которого стояла железная клетка. Служители называли её «хобо»[121]