Панчулидзев недоверчиво посмотрел на него:
– Разве это возможно?
– Всё возможно, если у тебя есть деньги и связи… – дядя Вано вскинул глаза, показывая, какими высокими должны быть упомянутые связи.
– Но у меня нет с собой денег! Их отняли при входе… – упавшим голосом произнёс Панчулидзев.
– Но кто-то за воротами тюрьмы может поручиться за тебя, батоно? И залог внести, какой потребуется?
– Смотря какой… – промямлил Панчулидзев неуверенно, но в душе его ворохнулась надежда.
Дядя Вано поскрёб затылок, что-то подсчитывая в уме:
– Думаю, тысяч пять-шесть твоя свобода стоить будет. Мне сказали, что ты, батоно, сцепился с судьёй. Это нехорошо. Судья зло долго помнит. Не случись такого, обошлись бы тремя тысячами…
– Такие деньги я, пожалуй, найду… – снова вдохновился Панчулидзев.
– Ну, так пиши письмо своим поручителям, батоно. И не забудь, что ты здесь обретаешься под другим именем…
– А как же мы передадим письмо в город?
Дядя Вано усмехнулся:
– Это уже не твоя печаль, князь. Ты, главное, напиши красиво тому, кто тебе не откажет.
Дядя Вано пошарил в своём тюфяке и извлёк кусок бумаги и грифель.
Панчулидзев решил, что лучше всего написать Стэнтону. Он – помощник известного адвоката, и ему, наверное, не впервой заниматься устройством подобных дел. Отбросив личные антипатии, не спеша написал записку, в которой указал, где и под каким именем находится, попросил Стэнтона незамедлительно связаться с мистером Несмитом в Вашингтоне и одолжить сумму в десять тысяч долларов под любые проценты. В случае если Несмит откажет, предлагал Стэнтону внести свои деньги в залог, пообещав, что все услуги будут щедро вознаграждены.
Свернув записку, Панчулидзев надписал адрес адвокатской конторы и передал послание дяде Вано. Он, словно речь шла о передаче куска хлеба в соседнюю камеру, сообщил, что завтра письмо будет на воле и попадёт к адресату. Спрятав записку и грифель в свой тюфяк, старик погасил лампу и тут же захрапел.
В эту ночь Панчулидзев, в сердце которого вновь поселилась надежда, спал как убитый, не слыша ни храпа, ни крысиной возни.
Прошло не менее двух недель, прежде чем дядя Вано сообщил Панчулидзеву, что дело пошло, и тяжёлая машина американского правосудия закрутилась в сторону освобождения.
Но прошла ещё неделя, пока перекошенный тюремный староста не прогнусавил через дверную решётку:
– Панчес, на выход!
Надзиратель открыл дверь камеры и выпустил Панчулидзева в коридор.
– Чем я могу помочь вам, дядя Вано? – спросил Панчулидзев.
– Ничем, батоно… – дядя Вано похлопал его по спине. – Будешь в Грузии, в моей деревне, скажи там, что Вано, сын Мишико Гулидзе, жив…
Шагая с мешком на голове по гулким тюремным коридорам, Панчулидзев радовался, что покидает это мрачное место.
Но к чувству радости примешивалась и грусть от расставания со старым грузином, два раза за столь короткое время оказавшим ему неоценимую помощь. «Теперь уж вряд ли доведётся увидеться вновь…» – думал он.
Одежда Панчулидзева, которую он получил в кладовой, оказалась в целости и сохранности, хотя измялась и насквозь пропахла тюремными запахами.
Панчулидзев с трудом натянул модные ботинки. А костюм и рубашка стали велики. В канцелярии расписался в журнале и получил часы и бумажник. Проверив содержимое, недосчитался нескольких купюр. Но скандалить не стал: поскорее хотелось выйти за тюремные ворота.
На улице в экипаже его поджидал Стэнтон. Пригласил в экипаж, поздравил со счастливым освобождением. Панчулидзев, озираясь по сторонам, слушал его вполуха. Сумрачное низкое небо Нью-Йорка сегодня показалось ему высоким. Это впечатление не мог испортить даже противный мелкий дождь.
– По-моему, мистер Панчулидзев, надо отпраздновать это событие, – предложил Стэнтон: – Я обо всём побеспокоился, и нас ждут в одном очень уютном месте.
– Не сердитесь, мистер Стэнтон, но я предпочёл бы поехать прямо в отель. Надеюсь, мой номер остался за мной.
– Да, сэр. Получив от вас записку, я осведомлялся о нём и даже внёс плату за несколько недель вперёд. Из той, ну, вы понимаете меня, суммы… – Стэнтона расстроило то, что срывается ужин, который, как он предполагал, должен состояться за счёт клиента, и он с трудом скрывал разочарование.
Экипаж тронулся, и серый четырёхугольник тюрьмы скоро остался позади. Стэнтон по-деловому сообщил, как обстоят дела Панчулидзева. Перво-наперво, успокоил, что сохранил инкогнито князя перед тюремным начальством, когда вносил залог, следовательно, его репутации ничто не угрожает. Во-вторых, изложил, как обстоят финансовые дела. Ему пришлось самому съездить в Вашингтон, чтобы разыскать мистера Несмита. Узнав о беде, в которую попал Панчулидзев, Несмит сразу же выписал чек на десять тысяч долларов, но наотрез отказался брать у Стэнтона расписку.
«Как-то не похоже это на прижимистого Джона, который каждый потраченный цент вносит в свой гроссбух», – подумал Панчулидзев, но заверил: – Я сам свяжусь с мистером Несмитом в ближайшее время и верну долг.
– Как пожелаете, сэр… – Стэнтон продолжил отчёт. Он щёлкал словами, как косточками бухгалтерских счётов: – Шесть тысяч долларов, мистер Панчулидзев, я внёс как залог за освобождение. Тысяча долларов потрачена на поездку в Вашингтон, ещё полторы тысячи долларов – счёт за гостиницу и некоторые, так сказать, накладные расходы. Итого от суммы, полученной мною от мистера Несмита, осталось…
– Остальное можете оставить себе, как ваш гонорар, – опередил его Панчулидзев. – Вас это устроит, сэр?
Стэнтон, как будто только этого и ждал, рассыпался в благодарности и восхвалении достоинств уважаемого князя.
«За доллар тебе и аллилуйю пропоёт, и любые грехи отпустит…» – Панчулидзев не смог остановить поток красноречия Стэнтона до самого отеля.
У парадного подъезда они простились. Стэнтон заверил, что всегда готов оказать любую услугу такому благородному и щедрому клиенту. Липкое рукопожатие помощника адвоката оставило желание скорее помыть руки с мылом.
Консьерж, заранее предупреждённый Стэнтоном, протянул Панчулидзеву ключи от номера и запечатанный конверт, на котором значилось: «Механикс-холл. Номер 111. Мистеру Джорджу».
Даже не раскрывая конверта, Панчулидзев понял, что письмо от Мартинсона из сыскного агентства.
Панчулидзев поднялся в номер и сразу проверил, на месте ли паспорт и чековая книжка. Убедившись, что всё в сохранности, вскрыл конверт.
Мартинсон писал, что есть новости, и приглашал прибыть в агентство в любое удобное для клиента время.
Панчулидзев принял ванну с давно забытым удовольствием, переоделся в чистое, пообедал в ресторане и отправился в агентство Пинкертона.
В кабинете Мартинсона ничего не изменилось: та же тяжёлая мебель, те же батальные полотна на стенах. Окинув кабинет взглядом, Панчулидзев улыбнулся своим мыслям: «А отчего здесь что-то должно поменяться? Совсем не обязательно, чтобы весь мир изменился вместе со мной…»
– Я отправил вам письмо неделю назад, мистер Джордж, и рассчитывал увидеть вас раньше, – заметил Мартинсон и тут же добавил, избавляя клиента от необходимости что-то объяснять: – Вы, должно быть, были в отъезде? О, сейчас такое особенное время. Оно не позволяет никому сидеть на одном месте…
«Но некоторые всё же сидят», – Панчулидзеву показалось, что Мартинсон отлично знает, где на самом деле был он всё это время.
– Я вас внимательно слушаю, мистер Мартинсон, – сказал он.
Мартинсон предложил ему сесть и устроился напротив.
– Нам кое-что удалось узнать о человеке, которого вы разыскиваете, и боюсь, что новости не очень отрадные для вас.
– Говорите прямо, я готов принять любые известия, лишь бы они были достоверными, – подбодрил Панчулидзев собеседника, хотя внутренне напрягся.
– Ваш друг проживал в отеле «Пенсильвания» в номере триста шесть в течение двух недель. А потом пропал, – сообщил Мартинсон то, что было и без того известно Панчулидзеву от Стэнтона, налил воду из графина в стакан и поставил его перед Панчулидзевым. – С пропажей господина Мамонтова и впрямь дело нечисто. – То есть он вовсе не пропал, а застрелился…
Панчулидзев, хотя и был готов к чему-то подобному, вздрогнул.
Мартинсон быстро подвинул стакан с водой. Но Панчулидзев отстранил его и дал знак продолжать.
– Консьерж, с которым я лично беседовал, утверждает, что господин, называвший себя Мамонтовым, часто заговаривал с ним о смерти, говорил, что жизни вообще не существует, что всё бытие всего лишь один из фазисов смерти, что все люди вокруг – не живые, а мертвецы.…
– Это совсем не похоже на Николая, – Панчулидзев всё-таки отхлебнул из стакана, опять заботливо пододвинутого хозяином кабинета.
Мартинсон заговорил быстрее, стараясь покончить с изложением неприятных новостей.
– Горничная, которая обслуживала номер, заявила, что постоялец застрелился в постели, оставив записку. Самой записки я не видел, но в полицейском управлении мне показали её текст: «Слишком тяжело носить в своём теле мёртвую душу – посему уничтожаю себя». О происшествии немедленно сообщили чрезвычайному российскому посланнику.
– И что же господин Стекль? – Панчулидзев не подумал, что Мартинсон может не знать фамилии посланника.
Но она была знакома Мартинсону.
– По поручению мистера Стекля адвокат Уокер встречался с начальником полиции и передал слова посланника, мол, миссия не переживёт такого позора – в дипломатии нет места для самоубийц! Всё должно быть пристойно, чинно и благородно. А тут такой скандал! Скажите, мистер Джордж, стоило ли, для того чтобы всадить в себя пулю, пересекать Тихий океан? Неужели нельзя сделать это в Петербурге?
Панчулидзев молчал, и Мартинсон продолжал:
– Начальник полиции, конечно, благодаря стараньям Уокера пошёл навстречу русским и выдал заключение о том, что их дипломат стал жертвой неосторожного обращения с оружием. Однако это ещё не всё…