– Ну, скажем прямо, не с одной Аляской такое случилось! А Техас, а Калифорния? Мне удалось побывать на слушаньях в американском Конгрессе, так я такое там услышал про планы расширения Штатов в свете доктрины Монро, что того и гляди придётся отдавать американцам Камчатку и Дальний Восток…
– Боюсь, так вы, Георгий Александрович, договоритесь до того, что всех жителей Штатов уличите в нелюбви к России… Но ведь это не может быть правдой! Среди американцев я знаю немало тех, кто относится к нам дружелюбно и с благодарностью…
Панчулидзев досадливо покрутил головой: как Аксёнов не может понять – дело не в рядовых американцах, а в тех, кто управляет страной, кто управляет управляющими страной, находясь при этом в тени.
– Кто же тогда за всем этим стоит? – спросил Аксёнов.
– Я могу только предположить, что это клан самых богатых людей в мире, для которых вопросы национальности и государственности никакой роли не играют, – повторил Панчулидзев то, о чём писал в своих записках Мамонтов. – Если у Северо-Американский Соединённых Штатов нет в казне денег и всё же они пошли на эту сделку, значит, деньги им ссудил кто-то очень могущественный, кто-то очень заинтересованный в ослаблении позиций России в мире.
– Вы продолжаете говорить загадками… Вы можете назвать имена?
– На ум приходит только одна фамилия – Ротшильды. Из американских газет я узнал, что Майер Ротшильд контролирует центральный банк в Великобритании, а его брат Джеймс – в Париже. Их ставленник Бельмонт недавно назначен советником президента Джонсона по экономическим вопросам. Как пишет Николай, именно через банк «Де Ротшильд Фрэр» в Нью-Йорке, где управляющим этот Бельмонт, и профинансирована покупка Аляски. Думаю, что не ошибусь, если предположу, что и банковский дом «Братья Баринг и К°», через который прошли деньги, полученные от продажи Аляски, тоже принадлежит Ротшильдам, пусть и через подставных лиц.
– Неужели обо всём этом неизвестно государю?
– Может быть, что-то и известно, но в весьма дозированном виде. Те, кто затевает подобные интриги, умеют маскировать свои устремления. Вы знаете, что девиз Ротшильдов: «Семья стремится сделать своё присутствие в мире незаметным и неслышимым»? Что и говорить, большие деньги предпочитают тишину…
Аксёнов не скрывал своего восхищения:
– Вы весьма меня удивили, Георгий Александрович. Никак не ожидал от вас таких познаний в тайной политике и финансовом деле…
Панчулидзев усмехнулся:
– У меня за время нашей разлуки были хорошие учителя…
– Что же нам делать, если против нас стоят столь могущественные силы? – Аксёнов не принадлежал к числу робких людей, но выглядел слегка растерянным.
– Прежде всего, мы узнаем о судьбе Николая. Если он жив, вместе подумаем, что делать дальше.
– А если не найдём Мамонтова? Или его нет… в живых?
– Будем надеяться на лучшее. Бог даст, наши поиски окажутся успешными. Если же Николая нет, мы с вами продолжим его дело. Тьма всегда боится света. Надо открыть всему миру тайну сделки. У меня есть приятель Евгений Краевский. Мы вместе учились в университете. Его отец владеет несколькими газетами и журналами в России. Думаю, нам не откажут в публикации честной статьи обо всём, что нам удалось узнать.
Аксёнов недоверчиво посмотрел на него:
– Вы, наверное, забыли о цензуре, Георгий Александрович. Кто позволит в России опубликовать нечто, бросающее тень на двор или нашу международную политику?
Панчулидзев подумал, что, пожалуй, Аксёнов прав: то, что сегодня возможно в Америке, вряд ли удастся осуществить в России.
– Но есть ведь ещё отечественная словесность. То, что не пройдёт в журнале как политическая статья, вполне может быть опубликовано в виде романа или повести… Или, например, поэму можно обо всём этом написать…
В подтверждение своих слов Панчулидзев процитировал стихотворение Некрасова, смелость которого потрясла его воображение в позапрошлом году:
Ликует враг, молчит в недоуменье
Вчерашний друг, качая головой,
И вы, и вы отпрянули в смущеньи,
Стоявшие бессменно предо мной
Великие, страдальческие тени,
О чьей судьбе так горько я рыдал,
На чьих гробах я преклонял колени
И клятвы мести грозно повторял…
Зато кричат безличные: «Ликуем!»,
Спеша в объятья к новому рабу
И пригвождая жирным поцелуем
Несчастного к позорному столбу.
– Вот господин Некрасов не боится публиковать обвинения против своих недругов и гонителей русского народа. А почему должны этого убояться мы? – с некоторым вызовом спросил Панчулидзев.
Аксёнов покачал головой:
– Но это Некрасов… Некрасов – большой поэт. А кто из нас напишет такой роман, такую повесть, тем более поэму, чтобы рассказать всю правду об Аляске? Меня – увольте! Я, конечно, Пушкина люблю безумно, но вот за перо никогда не возьмусь. Бог таланта не дал!
– Я напишу, – Панчулидзев сам удивился своей уверенности.
От рейда Спитгеда до Портленда – не более полутора морских миль. Но Английский канал изобилует мелями. Капитан «Индепенденс» предпочёл не рисковать и дождаться лоцмана, чтобы в конце пути не нажить неприятностей.
Лоцман прибыл в сопровождении въедливых английских таможенников. Они несколько часов придирчиво осматривали трюмы корабля и багаж пассажиров. Не найдя ничего предосудительного, разрешили вход в гавань, и лоцман благополучно провёл пароход до пристани.
Панчулидзев с особым вниманием всматривался в землю заклятого недоброжелателя России. Последней оценкой он не преминул поделиться с другом, вызвав немалое удивление:
– Откуда такая нелюбовь к англосаксам, Георгий Александрович? Ну ладно я их не особенно жалую. Это понятно – воевал с ними в Севастополе… А вам-то чем они так насолили?
– Россию не любят… Палки ей в колёса вставляют… Действуют по принципу: «Carthaginem esse delendam!»[131], – пробурчал Панчулидзев.
Пока шли по Английскому каналу, Панчулидзев убедился, что не зря в своих «Письмах русского путешественника» Карамзин называл Англию «кирпичным царством». Все строения, даже у простолюдинов, были сложены из кирпича. Высокие крыши крыты некрашеной черепицей, улицы мощёные, широкие и чистые.
Устроившись в портовой гостинице, они с Аксёновым отправились в пароходство. Там сведения о гибели парового барка «Оркни» иностранцам давать отказались. Но по счастью, Аксёнов встретил давнего знакомого – английского отставного капитана, служившего здесь.
Однофамилец знаменитого пирата-адмирала Дрейка любил заложить за воротник за чужой счёт. Они сидели в портовом кабаке. С каждым выпитым стаканом виски, отдающего морёным дубом, Дрейк всё более краснел и становился всё разговорчивей.
Кухня здесь не отличалась разнообразием, но вполне удовлетворяла непритязательным вкусам посетителей и соответствовала английским традициям: жареная на открытом огне говядина, запечённый картофель, сыр и пудинг.
На вопрос, что известно ему про крушение барка «Оркни», капитан Дрейк шумно втянул широкими ноздрями воздух и выдохнул:
– Дрейк про всё на свете знает!
– И что же вы знаете, сэр? – нетерпеливо спросил Панчулидзев.
– А то и знаю, что с этим «Оркни» дело нечисто, чтоб мне не видеть чистого якоря…
– Подожди, старина Дрейк, как это нечисто? – Аксёнов плеснул ему в стакан новую порцию. – Ну, давай, выкладывай всё, что знаешь!
– Понимаешь, на море штиль, ну, может быть, лёгкая зыбь… Ветра никакого. И вдруг совсем не старая посудина, идущая по Скагерраку, подле Скагена пропадает, исчезает совсем, будто пошла на ужин к морскому дьяволу…
Он опорожнил стакан.
Аксёнов раскурил свою трубочку и, выдержав паузу, всё же усомнился:
– Ты прав, старый морской волк! Если бы возле Бермуд, это ещё – куда ни шло. Не мне тебе говорить, сколько там нашего брата пошло на корм рыбам! Но чтобы в Скагерраке бесследно пропал пароход – ни за что не поверю!
Дрейк пьяно ухмыльнулся:
– Ну, не совсем бесследно, друг! Обломки нашли… Только, говорят, обломки такие мелкие и разбросаны вокруг на два кабельтовых, что одного взрыва парового котла для этого не хватило бы…
– Так это был не взрыв котла? – снова подал голос Панчулидзев.
– То-то и оно! – Дрейк поискал глазами бутылку и икнул.
– А что с пассажирами, с командой?
– Тю-тю! – бессмысленно улыбаясь, развёл руками Дрейк.
– Вы не знаете, сэр, был ли среди пассажиров… – начал Панчулидзев, но Дрейк в этот момент уронил голову на стол и мгновенно захрапел.
Аксёнов махнул рукой – больше от него ничего не добьёмся. Они с лихвой расплатились с хозяином и, оставив на его попечение пьяного капитана, пошли в гостиницу.
– Откуда вы знаете этого Дрейка? – спросил Панчулидзев.
– Вы не поверите, ещё по Севастополю. В январе пятьдесят пятого мы его в плен взяли…
– Невероятно!
Аксёнов остановился, раскурил трубку и, попыхивая, продолжал:
– Меня тогда командир мой, Остен-Сакен, с пластунами-кубанцами в поиск отправил. Приказал «языка» добыть и чтоб непременно офицера. Обули мы бродни, чтобы ступать неслышно, нарядились в тряпьё для маскировки и в час «собачьей вахты»[132] вышли. Где ползком, где перебежками добрались до английских секретов. Казачки двух заснувших егерей на ножи взяли, путь расчистили. Ползём дальше. Вдруг слышим звуки характерные… – Аксёнов сдержанно хохотнул. – Подползли. Глядим, присел кто-то на корточки, понятно зачем… В свете луны эполеты блестят. Так и есть – офицер. Ну, схватили его врасплох. Кляп в рот, штаны поддёрнули и волоком потащили. На бастионе у нас, едва кляп вынули, он как заголосит по-своему: «Троусерс, троусерс…»[133] Оказывается, пока тащили, он все штаны дерьмом измазал… Это и был командир взвода егерей Дрейк. Он приехал в Крым, как говаривал их командующий лорд Раглан, «полюбоваться Севастополем…» Вот и полюбовался!