Полоз немного подумал.
— Як тебе вот чего пришел, Валенс, — сказал он в ответ. — Я пришел работы просить. Если я сейчас останусь без дела, то горе меня согнет, какой бы железный хребет у меня ни был. Работа одна может меня поддержать. Ты меня так загрузи, чтобы я света божьего не видел, чтобы мне все время на людях быть, ответственность чувствовать. Это единственное, о чем я прошу тебя.
— Работа, Полоз, будет. И начнется она не позже, чем сегодня, — сказал Валенс, подводя Полоза к окну. — Ты видишь этот аэродром?
— Вижу. Не годится он для наших самолетов.
— Правильно. И твой заместитель Валя думает точно так же. Так вот, чем быстрее вы приведете здесь все в порядок, найдете людей, материалы, инструменты, тем будет лучше.
— Я его еще сегодня начну готовить, — пообещал Полоз.
— Желаю успеха, — ответил Валенс.
Они еще немного поговорили, а когда Полоз ушел, Валенс долго сидел в кресле, думая о выдержке и силе воли майора Полоза.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Вера Михайловна Соколова медленно, осторожно, стараясь не двигать плечом, поднялась с кровати и подошла к окну. Октябрь шел над Киевом, каштаны на улице Ленина облетели — чернели голые ветви. С серого унылого неба сыпал мелкий колючий снежок. Холодно на улице, неприветливо.
В соседней комнате что-то зашуршало. Вера Михайловна прислушалась: нет, это только показалось, в квартире пусто. Берг с самого утра ушла на работу, немец — не то ординарец, не то охранник — сидит, вероятно, на площадке, его можно вызвать, нажав кнопку.
Соколова снова посмотрела вниз. Как мало людей на улице. Словно все вымерло в Киеве. Только каштаны стоят по-прежнему, непоборные в своей красе, даже теперь, глубокой осенью, они незабываемо прекрасны.
От нескольких минут стояния плечо снова заболело. Вера Михайловна легла. Мысли ее текли медленно, но настороженно. Это чувство настороженности не проходило с той минуты, как Соколова увидела Любовь Викторовну. В квартире живут рядом два врага, хотя правильнее эти отношения определить как отношения тюремщика и узницы. Но чего хочет от Соколовой Любовь Викторовна, пока понять невозможно. Она неизменно приветлива, любезна, рассказывает последние новости, открыто радуется успехам гитлеровских войск, которые упорно продвигаются вперед, и не желает замечать, что ее пленнице хочется кричать от этих новостей.
Но у Берг, безусловно, какой-то план, она что-то собирается сделать с Соколовой, Не может она быть такой любезной и такой предупредительной, не преследуя какой- то своей цели. Прошло уже больше месяца с того дня, как они встретились тогда в лагере, а до сих пор не было сказано ни одного слова, которое дало бы повод считать, будто у Берг какие-то задние мысли или планы. Но в бескорыстную любезность этой гестаповки Соколова не верила. Слишком хорошо знала она Любовь Викторовну!
Чего же она хочет? Трудно, почти невозможно ответить на этот вопрос. Ясно одно: использовать Веру Михайловну гитлеровцам не удастся, об этом нечего и думать. Но что предпринять? Сидеть вот так сложа руки? Да, пока она не поправится, надо ждать. Собраться с силами, а потом уже определить план действий. Не может быть, чтобы в Киеве не осталось своих людей, здесь, вероятно, есть подпольная организация и оставлены отдельные коммунисты. Как связаться с ними — она не знает, но уверена, что найдет способ и свяжется.
Небольшая прогулка по комнате, несколько минут стояния у окна — и силы больной иссякли. Она легла, закрыла глаза, и вдруг все исчезло, словно растворилось в дремоте. Кто-то вошел, вероятно, Любовь Викторовна вернулась, — кажется, это ее шаги. Интересно, какую новость принесет она сегодня. Конечно, ничего утешительного от нее не услышишь. Соколова вспоминает, как несколько дней назад она пришла веселая и сказала:
— Вы знаете, я никогда не думала, что большевики разучились конспирироваться. Конечно, это поколение уже забыло революционные традиции! Одним словом, сегодня гестапо арестовало организацию, оставленную здесь, в Киеве. Но как арестовало, вы и представить себе не можете. Эти люди, видимо, решили, что в городе советская власть. Они дали женщине-курьеру список комитета, чтобы она всех оповестила о дне заседания. Женщину, конечно, выследили, и весь комитет уже за решеткой. Я даже не могу понять — глупость это, полное ли непонимание ситуации в Киеве, где работают лучшие силы гестапо, или просто предательство? Я была лучшего мнения о ваших подпольщиках.
Она говорила это горячо, волнуясь, и Соколова не могла понять главного — интонации: сочувствует Берг или возмущается. Сама по себе весть ошеломляла. Все это, конечно, могло быть и ложью, но почему-то ей казалось, что именно сейчас гестаповка говорит правду… Проверить это сообщение Вера Михайловна не могла никак и мрачно промолчала, слушая злорадное сообщение фрау Берг.
А что она принесла сегодня? Может быть, снова сказку о том, что большевики сдали Москву?
В этот раз Любовь Викторовна пришла неразговорчивая, раздраженная. С отвращением взглянула на свою пленницу, села за ужин, — все это молча, зло.
«Что-то произошло, какая-то неприятность», — решила Соколова, но ни о чем не спросила; она вообще раз и навсегда запретила себе что-либо спрашивать у своей мучительницы.
— Сегодня ночью взорвалась гостиница, где жили наши офицеры, — неожиданно проронила Любовь Викторовна. — Видимо, я ошиблась — не все большевики забыли, что такое конспирация.
Сердце Соколовой бешено заколотилось. Значит, есть наши люди в Киеве, значит, можно установить связь!
Берг будто читала ее мысли:
— Не радуйтесь преждевременно. Их поймали и через два дня расстреляют. Но все-таки я не думала, что в Киеве может случиться такое.
Вера Михайловна помолчала, давая себе время успокоиться. Впервые за все время пребывания в этой квартире она спросила:
— Скажите, для чего я вам нужна?
Берг посмотрела на нее с наигранным удивлением.
— Вы мне абсолютно не нужны.
— Зачем же вы забрали меня из лагеря?
— Из чувства сострадания. Неужели, увидев меня в таком положении, вы не сделали бы то же самое?
— Никогда!
— А вот я сделала. Всю жизнь я плачу добром за причиненное мне зло, но оценить этого не смог еще никто. Не оцените, конечно, и вы. Но тут уж ничего не поделаешь, такова моя судьба.
Эта лицемерная болтовня возмутила Соколову, но она сдержала себя. Любовь Берг не сможет обвести ее вокруг пальца.
— Когда вы спасали меня, — продолжала она, — у вас уже был определенный план. Кого вы искали?
— Знакомых. Разве я не имею права сделать доброе дело, если представляется такая возможность? Мною руководили христианские чувства, о которых вы давно забыли. Вы не верите мне?
— Нет.
— Напрасно. Кое-какие планы относительно вас у меня, правда, есть, но сейчас о них еще рано говорить, подождем до вашего выздоровления.
И она демонстративно принялась пить кофе, давая этим понять, что разговор окончен.
Но для Соколовой разговор только начинался. Теперь она знала — Берг хочет использовать ее. Пусть не надеется, ничего из этого не выйдет! Вера Михайловна скорее умрет, чем что-нибудь сделает для этой диверсантки, которой посчастливилось удрать из советской тюрьмы. Пусть не радуется эта фрау, с виселицей она в конце концов встретится.
А может быть, все, что она сделала для Соколовой, — это мостик для поворота назад, попытка искупить свои грехи? Нет, на это не похоже. Во всяком случае, нужно быть осторожной.
Она вдруг вспомнила Михаила Полоза. Когда советские самолеты пролетают над Киевом, она всем сердцем посылает им привет и пожелание удачи. Ведь на любом из них может лететь он, Михаил, может случиться, что именно его рука поведет в темноте тяжелый корабль. Он думает, что она погибла! Что делать? Как дать весточку?
— Вы сегодня подымались с постели? — покончив с кофе, спросила Любовь Викторовна.
— Да, на несколько минут. Охрану у входа, очевидно, надо усилить, ведь я могу убежать.
Берг не обратила на эти слова никакого внимания: охрана в доме, где жили гестаповцы, и без того была вполне надежной.
— Значит, дело идет к выздоровлению, и это приятно, — сказала она. — Пожалуй, вы правы, с моими планами вам нужно познакомиться теперь, чтобы было время привыкнуть к ним.
Вера Михайловна насторожилась. Вот оно! Наступает решительная минута.
— Мои планы очень простые, — продолжала Берг. — В недалеком будущем я надеюсь возобновить временно прерванную работу Киевского института стратосферы и очень хочу, чтобы вы мне в этом помогли. Нам с вами нужно будет собрать всех оставшихся на Украине людей…
— Ах, вот кого вы искали в лагерях!
— Совершенно верно. Мы соберем всех людей, в конце концов, здесь наверняка очутится и Юрий Крайнев, а я хочу, чтобы к его появлению у нас все было подготовлено.
Берг говорила спокойно и уверенно, словно речь шла о каком-то давно уже известном и решенном деле. «Ну и наглая же она!» — подумала Вера Михайловна и впервые за это время позволила себе улыбнуться.
— И вы хотите, чтобы я помогала вам в этом деле?
— Безусловно.
— Я лучше умру, чем буду работать с вами.
— Сейчас мы ничего не будем решать. На все свое время. Быть может, у меня найдутся аргументы, которые помогут вас переубедить.
«О чем она? На что намекает?»
— Никогда и ни за что советские люди не будут работать с вами. Вы уже однажды убедились в этом, когда Юрия Крайнева держали в плену.
— Тогда было допущено много ошибок, к тому же ситуация была иной. Когда вы убедитесь, что советской власти не существует, то, вероятно, не станете противиться.
«Так вот на что она рассчитывает! Ну, долго же вам придется ждать, Любовь Викторовна!»
— Интересно, а вы никогда не думали о возможности уничтожения гитлеровской власти? — запальчиво сказала Соколова.
— Нет, у меня нет никаких оснований думать об этом. Ведь наши войска стоят под Харьковом и Москвой, а не ваши под Берлином. Это разница! И давайте прекратим этот спор. Вам вредно волноваться. Подождем. Время работает на Гитлера.