Капитан, опекавший Токову, позаботился, чтобы в комнате было тепло, прислал с ординарцем ужин…
— Вы знаете, у меня сейчас такое впечатление, — говорила Соколова, — словно война уже окончилась. Впереди еще так много боев, а- я мечтаю о заводе, о работе… Если б вы знали, как мне не хочется воевать…
— Вполне вас понимаю, — улыбнулась Марина. — Особенно после всего, что вам довелось пережить.
— Ну, многие пережили значительно больше… Да… я и забыла поблагодарить вас за характеристику. Какое счастье иметь таких друзей, которые не боятся сказать о тебе доброе слово даже тогда, когда приходит беда…
— А мы вначале было поверили, — простодушно заметила Марина. — Слишком уж убедительным выглядело фото.
— Да. Расчет был точный. Точный для людей с капиталистическим сознанием. Но они не учли одного: советские люди привыкли верить своим друзьям. Во всяком случае, мне было радостно прочитать характеристику. Ковпак отдал мне ее в последний день… Какой он чудесный, Ковпак!
Они немного помолчали, медленно попивая чай и думая обо всем том удивительном и необычайном, что произошло с ними за это сравнительно короткое время.
— Очень на завод хочется, — сказала Соколова. — Работать, изобретать. Вы правильно сказали, он будет во много раз лучше прежнего, наш завод! Между прочим, там теперь «директорствует» дед Котик. Он и не покидал завода…
Наутро они простились.
— Жду вас и Крайнева на заводе еще до весны, — сказала Соколова. — И вообще туда должны вернуться многие. Будьте здоровы, желаю вам больших успехов.
Они стояли уже на улице, наблюдая, как над Киевом всходило неяркое ноябрьское солнце.
— Я тоже всей душой желаю вам успехов, — ответила Марина и неожиданно обняла Соколову. — Ах, Вера Михайловна, как хорошо, что вы тут, рядом со мной, что вас можно поцеловать…
Соколова поняла мысли и чувства девушки, улыбнулась, пожала ей на прощанье руку, повернулась и быстро пошла к мостам, чтобы добраться на завод.
Марина проводила ее взглядом, увлажненным слезами радости, и отправилась в штаб.
На следующий день она уже не пришла, а приехала в институт и с помощью прикомандированных красноармейцев погрузила все свои трофеи в машину. Самолет за ней должен был прибыть только утром. Остаток дня Марина потратила на то, чтобы получше осмотреть Киев. Она знала, сколько будет вопросов, когда она вернется к товарищам, поэтому жадно разглядывала все, боясь что-нибудь не запомнить, пропустить…
Она побывала в своей комнате, где было проведено столько бессонных ночей, где было так много сделано. Комната была совершенно пуста, и у Марины невольно сжалось сердце.
Она вышла и написала на двери: «Здесь живет инженер Марина Токова. Скоро вернусь».
Долго еще после этого она — ходила по улицам города, зашла даже на стадион, походивший теперь больше на хлев, н от всего увиденного на сердце осталось тяжелое ощущение непоправимого горя. Сколько времени и сил придется затратить на восстановление этого прекрасного города!
Никого из знакомых в Киеве не было, и Марина поспешила в штаб Армии, который утром должен был уже передвигаться на запад, и сразу почувствовала себя надежнее и спокойнее.
Уже стемнело, и вечером оставаться на улицах, освещенных только отблесками пожаров, было страшно.
Утром Марина выезжала из Киева. Канонада на западе отдалилась и затихла. В городе налаживалось движение, восстанавливался порядок. Люди старались хоть немного расчистить развалины, наладить снабжение водой — огромный город снова начинал жить. И девушка полетела в далекое Зауралье, неся в сердце не только образ разрушенного Киева, но и это настроение устойчивого уверенного труда по восстановлению города, которое она наблюдала.
Через два дня она появилась в институте. Ее забросали вопросами. Спрашивали о том, как выглядит Киев, что сохранилось в здании института, как идет наступление. Валенс в конце концов собрал всех в одну комнату, и Марина подробно рассказала о своей поездке. А когда первое впечатление улеглось, Крайнев взялся за материалы, привезенные Мариной. Он долго рассматривал модели и чертежи, потом сказал:
— Это устаревшие материалы. Модели не самолета, а летающего снаряда, то есть ракеты дальнего действия. Такую штуку мы могли сконструировать очень давно, только она нам ни к чему. Немцам против нас она тоже не нужна — на фронте, в поле ее не применишь. Значит, они готовили их для другой цели.
— Вы думаете, такая ракета может долететь до Лондона?
— Да, как раз об этом я и подумал. Интересно, успеют ли они начать серийное изготовление этих снарядов?
— А кто такой Людвиг фон Дорн? — спросила Марина.
Крайнев вздрогнул, услышав это имя.
— Вы видели его?
— Нет, только его имя. Оно написано на двери вашего кабинета.
Крайнев помолчал, собираясь с мыслями:
— Это мой знакомый, — сказал Крайнев, — и я надеюсь, что его не расстреляют, прежде чем я его увижу.
Марина заметила, как жестко сошлись губы Крайнева, и почувствовала всю силу его ненависти.
Они снова склонились над привезенными чертежами, и после нескольких часов работы Крайнев сказал:
— Здесь нет ничего нового. Если даже допустить, что они сделали несколько шагов вперед, то и тогда мы намного опередили их.
Он отложил чертежи и больше уже никогда к ним не возвращался.
В тот же вечер в кабинет Крайнева вошла чем-то взволнованная Ганна. Юрий умел точно определять смену настроений жены, но в этот раз стал в тупик.
— Что с тобою? — спросил он.
Ганна, не отвечая, поставила перед ним на стол колбочку, на дне которой переливалось несколько капель густой, напоминающей растительное масло, жидкости.
— Что это такое?
— Знаешь, — сказала Ганна, — как-то неловко хвалиться, но придется ставить широкий эксперимент. Мне кажется — я уже чего-то добилась в своей работе… Ты как-то говорил о такой взрывчатке, которая была бы послушна, как верный пес, и сильна, как разъяренный слон. Это, конечно, образное преувеличение, но нечто подобное мне удалось найти. Более того, я уверена, что теперь уже можно думать о двигателях для межпланетных полетов.
Она взяла в руки колбочку, посмотрела на нее против света. Прозрачная жидкость медленно плыла по стеклу.
— Она может взорваться?
— Только по моему приказу, — улыбнулась Ганна. — Пора за работу! Ты даже представить себе не можешь, какая это сила…
Юрий не ответил, но сердце его переполнила волна радости и любви; он обнял жену и крепко поцеловал в прохладные губы.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
В небе над аэродромом плыло морозное, оттененное холодным туманом солнце. Зима на Зауралье была в разгаре, но теперь на нее уже никто не обращал внимания — все знали, что вскоре после испытаний первого реактивного самолета и, во всяком случае, не позже весны, институт стратосферы вернется в Киев.
Валя ходила возле новой машины, рассматривала ее я так, и этак, словно впервые видела. Небольшой, с чуть опущенными книзу и скошенными назад крыльями, реактивный истребитель был действительно очень красив. В нем воплощен был опыт Юрия Крайнева и всего коллектива института. Это должна была быть безупречная боевая машина, надежная и безотказная, как винтовка.
Крайнев стоял недалеко от самолета, наблюдая, как его товарищи в последний раз проверяют все в машине, как Валя, одетая в специальный комбинезон, садится в кабину и закрывается в ней, как вывозят самолет на старт…
Волна воспоминаний нежданно нахлынула на него, и были эти воспоминания теплыми и радостными.
…Вот он выходит со двора своего дома на улице Ленина, в машине новый шофер. Это же он, Юрий, пообещал Вале, что она будет летать…
…Тяжелая машина с винтом и ракетами взлетает с аэродрома. ЮК-9 кажется теперь таким неуклюжим… Но так оно и должно быть: не построй они тот неуклюжий самолет, и этот не появился бы на аэродроме.
…Ганна Ланко с цветами в руках стоит на перроне киевского вокзала. Это он, Юрий, едет на конгресс в Париж… Костлявое лицо Людвига фон Дорна выглянуло словно из тумана…
…Широкий бетонированный аэродром… С него он должен взлететь на самолете без винта. На одних только ракетах… Это непривычно и страшно… А вот перед ним машина, и никто даже не подумает, что ей нужен винт…
…Крейсер «Красный Кавказ» плывет, разрезая волну в штормовом море, и к академику Барсову приходит Марина Токова. Давняя и незабываемая встреча…
К Крайневу подошел Валенс, и волна воспоминаний отхлынула. Юрий удивленно поглядел на директора и улыбнулся:
— Ну что ж, все готово. Сейчас начнем, — сказал Валенс.
— В добрый час! — ответил Крайнев.
Валя уже давно изучила этот самолет. Часами просиживала она в кабинете, приноравливаясь и привыкая к каждой мелочи. На земле она научилась ощущать каждую частицу самолета, каждую его деталь. Но теперь ‘ей нужно взлететь в воздух, где все воображаемое сместится, где все будет выглядеть совсем иначе* чем на земле', и бешеная
скорость заставит жить быстрее, принимать решения за какие-нибудь сотые доли секунды. Ведь за каждую секунду самолет пролетает почти полкилометра, и раздумывать некогда — каждое движение должно быть абсолютно точным, а главное — осмысленным.
Вот уже дали разрешение на взлет. Валя добавила оборотов турбине. Теперь где-то здесь, совсем рядом, ротор турбины крутится с неслыханной до сих пор скоростью — десятки тысяч оборотов в минуту. Так, все хорошо, пусть немного поработает… Ну, теперь можно взлетать.
Все нужные движения Валя выполнила почти автоматически и даже сама не сразу поняла, как взлетел самолет. Это было странное, совсем отличное от обычных полетов впечатление. Словно бы ты сел, как барон Мюнхгаузен из старой сказки, верхом на пушечный снаряд и летишь, сам не зная, что случится с тобой через минуту.
Но такое ощущение скоро исчезло. Нет, Валя точно знала, куда летит и какую программу испытаний должна выполнить. Для простых полетов у нее нет времени — теперь надо испытывать, проверять, выяснять недочеты. Машину нужно как можно скорее запускать в серийное производство — фронт требует усовершенствованного вооружения.