И она начала. Проиграла мотив на флейте, спела со словами, а скопище мясников-рыбников с большим вниманием слушало.
Текст боевого марша звучал так:
Ле толе тона сту пает
Куку шечкапе снюза пева ет!
Песнюза пева етго дикисчи тает
Ку-ку, ку-ку, го дикисчи тает!
«Все идёт как по маслу, — думала Дорка, разучивая с учениками песню. — Кто теперь осмелится сказать, будто бы каникулы мои прошли впустую?»
Вскоре хор исполнял песню более-менее слаженно:
Цвети кирас цветают, пта шечкипор хают.
Ку кушечки ку ку ют, го лубкивор куют.
— Молодцы! — одобрила Дорка. — Получается совсем неплохо. Только не зазнавайтесь! — она снова прокашлялась. — Теперь разучим вторую партию.
— Какую ещё вторую партию?! — взревел Мясной Соус.
— Какую такую вторую? — в тон ему отозвался Филе Сома. — Ни рыба ни мясо.
— Не нужна нам вторая партия!
— Мы во всём первые из первых!
— Наша партия первая, и мы никому первенства не уступим! Ясно?
— Ясно! — грянул хор.
— Хорошо-хорошо, тогда повторим первую партию. Кто позволил выйти из строя? — гневно обрушилась она на непослушных предводителей, справедливо полагая, что и учительница на уроке призвала бы нарушителей дисциплины к порядку. — А ну, марш на место! Во время спевки не разрешается расходиться!
Оба вожака побрели к своим местам.
— Кхе-кхе… Памятуя, что повторенье — мать ученья, споём ещё раз то, что успели выучить. Нет, нет, не вздумайте возражать! Первая и вторая партии, поём вместе! Раз, два, три, — продирижировала она флейтой, и хор дружно затянул песню.
Дорка мигом огляделась вокруг и, убедившись, что бравые вояки проникновенно поют, ускользнула. Никто не заметил её исчезновения, а девочка осторожно перелезла через забор, ограждавший лагерь, и вот уже она пробиралась по ничейной земле посреди рынка, хранящей следы недавней разрушительной битвы. С флейтой в зубах она уползала прочь, а вдогонку ей гремел боевой марш:
Цвети кирас цветают, пта шечкипор хают,
Ку кушечки ку ку ют, го лубкивор куют.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
— Не парочка, а загляденье! — издевательски произнесла Ильза Кочерыжка, старшая торговка овощных рядов и обладательница ордена Почётной Мухобойки. — Одна другой краше, что эта квочка, что та наседка.
У тётушки Терезы аж дыхание перехватило, чему были свои причины. Во-первых, вышеприведённое неслыханное оскорбление — сравнить её с профессором философии, мирно роющимся у её ног в поисках червячков! Вторая причина была куда существенней: попробуй вздохнуть, когда тебя туго-натуго связали верёвками. Путы полагались и профессору, но так как курицу-то не свяжешь по рукам по ногам, Фёдор Минорка чувствовал себя вольготнее, а потому ответил за них обоих.
— На мой взгляд, мы ничем не заслужили столь грубого обращения, — с достоинством произнёс он. — Идём себе, никому не мешаем, и вдруг почтенные дамы торговки ни с того ни с сего набрасываются на нас, связывают, оскорбляют…
Профессор Минорка правильно охарактеризовал положение. Разыскивая Дорку, они с тётушкой Терезой имели несчастье наткнуться на мародёров.
— Ишь ты, шпионская морда, как клюв раззявила! — ахнула Ильза Кочерыжка, предводительница объединённых сил торговцев овощными и молочными продуктами.
— Помилуйте, почтенная Кочерыжка, да у нас и в мыслях не было шпионить… — начал было профессор Минорка, но Ильза грубо оборвала его.
— Что ты мелешь, курица слепая? Вздумала обращаться со мной запанибрата? Какая я тебе Кочерыжка? — она чуть ли не вплотную прижала к испуганной курице свой украшенный бородавками нос. — Иль тебе моя физиономия не по душе пришлась?
Профессор Минорка с трудом преодолел искушение сознаться: да, мол, не нравится мне ваша физиономия, более страхолюдной рожи отродясь не видывал, но… Прирождённая мудрость одержала верх, и Фёдор Минорка уклонился от прямого ответа:
— Как вы могли такое подумать, почтеннейшая госпожа Кочерыжка…
— Ближе к делу! — пресекла поток его красноречия торговка. — Чего вы тут рыщете-ищете?
— Племянницу мою ищем, — задыхаясь, вымолвила тётушка Тереза.
— И белую перьевую метёлку, — напомнил ей профессор Минорка.
— Точнее: племянницу или метёлку?
— И ту и другую, — прозвучал дружный ответ.
— Для чего вам нужна та и на кой другая?
— Одна — потому что её вверили моему попечению, — тётушка Тереза глотала воздух короткими жадными вдохами, — а другая… потому как тоже, выходит, вверена моим заботам.
Торговка сморщила бородавчатый нос и прибегла к простейшему выходу:
— В каталажку их!
Пленники и пикнуть не успели, как очутились в темнице, то бишь в лавчонке, где Сласто Баста торговал мёдом, а в данный момент нёс у входа караульную службу.
Профессор Минорка, подпрыгивая на связанных лапках, доковылял до двери.
— Милейший Сласто!
— Заключённым разговаривать запрещено.
— Вы ведь знаете тётушку Терезу…
— Знаю, как не знать.
— Так помогите ей, она задохнётся в путах!
— Какая жалость! — медовым голоском пропел Сласто Баста. — Задохнётся… Что ж поделаешь?
— Можно ослабить путы, — предложил профессор.
— Нельзя протягивать заключённым руку помощи.
— Поймите, милейший Сласто, если тётушка Тереза задохнётся, вам же будет хуже. Кочерыжка, гроза торговок, обвинит вас в том, что вы недосмотрели.
По кратком размышлении Сласто Баста был вынужден признать, что куриные мозги тоже кой-чего стоят, и ослабил путы несчастной.
В лёгкие тётушки Терезы хлынул воздух, она вдохнула полной грудью и… выдохнула:
— Ах ты, мерзавец ты этакий!
Сласто Баста испуганно отпрянул.
— Такие вот негодяи и заманивают малых детей сладостями.
— Какая чёрная неблагодарность!
— Переметнулся на их сторону?
— Что мне оставалось делать? — промямлил торговец сладостями.
— Действительно, милейший Сласто, — вмешался профессор, — с какой стати вы затесались в их ряды? Вы не мясник, не овощами торгуете и даже не молоком, а мёд — совсем другое дело.
— На чью-то сторону ведь надо встать, — коротко парировал Сласто Баста. — Нельзя же оставаться одному аккурат посередь многолюдного поля битвы.
— Но почему именно на эту сторону? — допытывался профессор. — С таким же успехом можно было податься и к мясникам.
— Верно. Только торговки посулили, что ежели, мол, кран достанется им, то тут потекут молочные реки в медовых берегах. Я хоть и не очень-то верю в это, но всё же как знать… И вообще, если уж обязательно надо к кому-то примкнуть, то лучше к тем, кто что-нибудь да обещает…
— За обещаниями дело не станет, — многозначительно произнесла тётушка Тереза. — Если раздобудете нам метёлку из белых перьев, обязуюсь каждый божий день покупать у вас кулёк тянучек.
Профессор Минорка быстро-быстро закивал головой, смекнув, что тётушка Тереза на верном пути.
— Нет здесь никакой метёлки из перьев.
— Не здесь, а где-то на рынке. Скорее всего, у торговок в лагере.
— В лагере тоже нет. Нигде её нет, да и не было! Знаю я, на какую метёлку вы намекаете, — он понизил голос до шёпота. — На метёлку Великой Кудесницы. Но об этом и толковать не стоит, ведь каждому известно, что это всего лишь сказка.
— Сказка?!
— Ну да, выдумка, небылица. Не было никогда метёлки этой! Сама Ильза Кочерыжка сказала.
— Эка невидаль, сказала! — взорвалась тётушка Тереза. — Да она соврёт — недорого возьмёт, Кочерыжка ваша!
— Я бы попросил… — Сласто Баста опасливо огляделся по сторонам. — Ильза Кочерыжка никогда не врёт.
— Послушайте, милейший Сласто, — вмешался Фёдор Минорка. — У меня другое предложение. Метёлку мы и сами отыщем, будь то сказка или нет. Только выпустите нас отсюда…
— Что вы, заключённых категорически запрещается выпускать на свободу! Это первая заповедь каждого тюремщика. Не говоря уже о том, что метёлки нет и не бывало! Счастливо оставаться! — сладким голоском попрощался стражник и запер за собой дверь.
Тётушка Тереза впала в ярость, профессор Минорка — в отчаяние, затем профессор Минорка взъярился, а тётушка Тереза предалась отчаянию. Они ещё несколько раз менялись чувствами, покуда не умаялись. Погружённые в уныние, арестанты сидели в тесной лавчонке.
— Знаете ли, милейшая тётушка Тереза, — наконец нарушил молчание Фёдор Минорка. — Вся моя жизнь — сплошная трагедия. Никогда мне не удавалось стать тем, кем хотелось бы.
— Вы и так добились высокого положения, дорогой Минорка. Шутка сказать — профессор… чего бишь?
— Доктор философских наук. Университетские годы мои, безусловно, протекали счастливо, грех жаловаться. Но и в ту пору я убивался: если уж не уродился петухом, то отчего бы мне в своё время не вылупиться цесаркой?
— Цесаркой?!
— Да. Для меня это было мечтой жизни. Цесарка, знаете ли, — это не какая-то там заурядная курица. А моё место всегда было среди самых мелких и невзрачных… При построении в гимнастическом зале изволь встать с самого края… Не курочка ряба, не хохлатка… и даже не… Ах, к чему жаловаться? — горестно вздохнул профессор. — Но стоит только вспомнить об этом, и… слёзы душить начинают… Вот откуда берётся комплекс неполноценности! Даже в выводке нашем я вылупился позже всех. Быть последней курицей, поверьте, — удел весьма незавидный. Вот ведь даже вы, тётушка Тереза, назвали меня худосочной… Впрочем, как только вы меня не обзывали!..
— Но я никоим образом не хотела вас обидеть.
— Знаю, знаю.
Тётушка Тереза совсем расчувствовалась.
— Стоит ли так горевать, дорогой Фёдор… если позволите вас так называть.
— Пожалуйста, за честь почту.
— Даже… Федорка — само на язык просится, — увеличила она своё благорасположение до степени почти родственной близости.