— Так будет лучше, Билл, поверь, — мягко добавил Клифтон. — Помимо всего прочего, это действительно его каюта. В настоящее время. Так что предпочтительнее тебе удалиться.
Поколебавшись, Родж прибавил ещё:
— Точнее, нам обоим. Похоже, дело наше — табак. Вы позволите, шеф?
— Пожалуйста.
Я сел и задумался. Жаль, что Корпсмену удалось спровоцировать перепалку, — не стоит он того. Но, по зрелом размышлении, я убедился: отказ мой никак не связан с неприязнью к Корпсмену — я всё решил ещё до его прихода.
Раздался резкий стук в дверь.
— Кто?
— Капитан Бродбент, сэр.
— А, входите, капитан.
Дэк вошёл, уселся в кресло и несколько минут не интересовался ничем, кроме кусания собственных ногтей. Наконец он поднял глаза и произнёс:
— Слушай, а может, передумаешь, если я этого зануду упеку в карцер?
— А? У тебя тут и карцер есть?
— Да нет, вообще-то. Но долго ли соорудить?
Я в упор посмотрел на него, пытаясь понять, что за мысли роятся под этой круглой черепушкой.
— Так ты действительно засадил бы Корпсмена в карцер, если б я попросил?
Он поднял взгляд, изогнул бровь и ухмыльнулся:
— Не-ет. Кто пользуется такими штуками, тот не капитан. Даже по его приказу я бы ничего подобного не сделал. — Дэк мотнул головой в сторону каюты Бонфорта. — Некоторые вещи человек должен решать сам.
— Это верно.
— Я слышал, ты для себя уже всё решил…
— И это верно.
— Да-а… Знаешь, старина, я пришёл сказать: я тебя уважаю. С первого взгляда подумал — так… Пустой щёголь и позёр; за душой ни черта… Я ошибся.
— Спасибо, Дэк.
— Не хочу тебя уговаривать, только скажи: может, стоит ещё какие-нибудь условия обсудить? Ты всё хорошо обдумал?
— Да, Дэк, я точно знаю, чего хочу.
— Что ж, может, ты и прав. Извини. Кажется, надежда у нас одна — может, шеф успеет прийти в себя к сроку.
Он поднялся.
— Кстати, Пенни тебя хотела повидать. Если, конечно, не сию минуту собираешься нас покинуть.
Я рассмеялся, хоть и не до смеха было:
— Только «кстати», а? Ты уверен, что соблюдаешь очерёдность? Я-то думал, сейчас уламывать меня придёт док Чапек…
— Он уступил даме — слишком занят мистером Бонфортом. Впрочем, док просил кое-что передать.
— Что же?
— Сказал: может, мол, катиться ко всем чертям. Он, конечно, гораздо заковыристее загнул, но смысл, в общем, таков.
— Да? Ну так передай, что я займу там для него местечко поближе к огоньку.
— Так можно, Пенни придёт?
— Конечно. Только предупреди её, что ответом всё равно будет нет.
Всё-таки решение я изменил. Попробуй поспорь, если противная сторона каждый свой аргумент подкрепляет для убедительности ароматом «Вожделения джунглей»! Нет, Пенни не пользовалась недозволенными приёмами, в её глазах не появилось ни единой слезинки, да и я себе ничего лишнего не позволял. Доводы её были, в общем, справедливы — а потом и вовсе стали не нужны. Пенни — из тех людей, что считают себя в ответе за весь мир; такая искренность не может не убеждать.
Моё обучение по дороге на Марс показалось мне теперь детской забавой. Ролью я уже, в основном, овладел, и пока корабль шёл к Новой Батавии, трудился до седьмого пота. Нужно было восполнить пробелы в знаниях и подготовиться играть роль Бонфорта в любой обстановке. На императорских приёмах в Новой Батавии можно столкнуться с сотнями и даже тысячами людей. Родж собирался по возможности оградить меня от незапланированных встреч — их приходится избегать любому известному человеку, но тем не менее совсем избежать нельзя — популярность есть популярность, и никуда от неё не денешься.
Подобные танцы на канате делал возможными лишь ферли-хран Бонфорта — похоже, лучший из когда-либо создававшихся. Ферли был политическим представителем Эйзенхауэра ещё в двадцатом веке, если не ошибаюсь. Разработанный им способ личного общения политиков с целой кучей народу был так же революционен, как изобретённое немцами планирование боевых действий. Но я ни о чём таком даже не слыхал, пока Пенни не продемонстрировала мне ферли-хран Бонфорта.
В нём не было ничего, кроме людей. Да и во всём искусстве политики нет ничего, кроме людей. И хранилище это содержало сведения о каждом, или почти каждом из тех тысяч и тысяч, с которыми Бонфорт лично встречался на своём долгом пути наверх. В каждом досье было аккуратно уложено всё, что Бонфорт узнал о человеке от него лично. Абсолютно всё — любая мелочь, ведь как раз мелочи жизни мы ценим больше всего. Имена, прозвища жены, детей, домашней живности; увлечения, гастрономические пристрастия, убеждения, странности и всё такое. Затем обязательно следовала дата, место встречи и заметки о всех последующих встречах и разговорах Бонфорта с данным лицом.
Иногда прилагались и фото. Здесь не могло быть фактов «незначительных» — значение имело всё. Ведь, исследуя эту информацию, я изучал самого Бонфорта! Количество подробностей зависело от политической значимости данного лица. Порой они составляли самые настоящие биографии в тысячу и даже больше слов.
Бонфорт и Пенни всегда носили с собой мини-диктофоны, работавшие от тепла тела. Как только представлялась возможность, он надиктовывал впечатления на плёнку — в комнатах отдыха, по дороге — всюду, где оставался один. Если с ним была Пенни, записывали на её диктофон, вмонтированный в корпус наручных часов. Пенни даже не приходилось переписывать или микрофильмировать данные — две девицы Джимми Вашингтона и так почти ничего не делали.
Когда Пенни показала мне ферли-хран целиком — а он был и вправду велик; в каждой кассете умещалось по десять тысяч слов — и сказала, что всё это — сведения о знакомых мистера Бонфорта, я застонал. Верней, издал нечто среднее между стоном и воплем, чувства мои это выразило как нельзя лучше:
— Господи помилуй, малыш! Я же говорил, что такая работа — не для человека! Ведь жизни не хватит — всё это запомнить!
— Конечно, не хватит!
— Но ты же только что сказала: всё это — друзья и знакомые мистера Бонфорта!
— Не совсем. Я говорила: это то, что он хотел бы о них помнить. Хранилище нужно именно потому, что запомнить всё невозможно. Не беспокойтесь, шеф, вам вообще не придётся ничего запоминать. Я просто хотела показать вам, насколько полезен ферли-хран. Моя работа — следить за тем, чтобы у него перед встречей с кем-либо оставалась пара минут на просмотр досье. Будет нужно — я и вам подберу что требуется.
Пенни наугад выбрала кассету и вставила её в проектор. Досье, кажется, содержало сведения о некоем мистере Сондерсе из Претории, Южная Африка. Бульдог по кличке Снаффлз Буллибой; несколько неинтересных разновеликих отпрысков; в виски-сода выжимает лимон.
— Пенни, вы действительно хотите сказать, что мистер Бонфорт искренне желал бы помнить всё эти мелочи?! По-моему, слишком уж похоже на надувательство.
Вместо достойного отпора святотатцу последовал кивок:
— Я раньше тоже так думала. Но, шеф, посмотрите на это несколько иначе. Вы записывали когда-нибудь телефоны своих друзей?
— Ну конечно!
— Разве это — надувательство? Разве они так мало заботят вас, что вы не в состоянии запомнить их номера? Может, вы извиняетесь перед ними за это?!
— Ох, ладно, ладно! Сдаюсь. Убедила.
— Он рад был бы всё это помнить, если б мог. А раз уж не может, ферли-хран — не большее надувательство, чем запись в блокноте о дне рождения друга. Он, по сути, и есть гигантский блокнот, в котором записано всё. Вот вам приходилось когда-нибудь встречаться с действительно важными персонами?
Я напряг память. Великих артистов она явно не принимала в расчёт — хорошо, если вообще знала, что такие бывают…
— Встречался однажды с президентом Уорфилдом. Мне тогда лет десять или одиннадцать было.
— А подробности помните?
— Ну конечно! Он спросил: «Как тебя угораздило сломать руку, сынок?». Я ответил: «С велика упал, сэр!», а он сказал: «Я тоже раз так падал, только сломал ключицу».
— А как по-вашему, если б он был жив — помнил бы ваш разговор?
— Нет, конечно!
— Почему же, вполне мог! Скорее всего, у него было на вас досье. Их и на детей заводят — ведь дети растут и становятся взрослыми. Дело в том, что люди такого уровня встречаются с огромным количеством народа! Они просто не в силах запомнить всех. Но каждый помнит свою встречу с выдающимся человеком! Во всех подробностях, потому что для любого самая важная персона — он сам. Ни один политик никогда об этом не забывает, и потому просто необходимо иметь возможность помнить каждого так же подробно, как тот — его, это всего лишь — проявление дружелюбия, вежливости и теплоты. На них держится всё; по крайней мере, в политике.
Я попросил ферли-досье короля Виллема. Сведения были скудноваты, что меня попервости напугало. Затем я подумал, что Бонфорт мог и не знать Виллема так уж близко, он ведь, небось, встречался с ним лишь на нескольких официальных приёмах. Премьер-министром он был ещё при старом императоре — Фредерике. Никаких биографических подробностей не было, лишь приписка: Смотри «Дом Оранских». Смотреть я не стал — просто некогда было залезать в дебри многословия имперской и доимперской истории; да и в школе я по ней никогда не имел меньше «почти отлично». Интерес представляло лишь то, чего об императоре никто не знал, кроме Бонфорта…
Тут меня осенило: ферли-хран наверняка содержит сведения обо всех обитателях «Тома Пейна», они ведь, как-никак: А) люди; Б) с которыми встречался Бонфорт.
Я спросил об этом Пенни. Она слегка удивилась, но затем настала моя очередь удивляться: оказалось, на борту «Тома Пейна» целых шесть депутатов Великой Ассамблеи! Конечно, Родж Клифтон и сам мистер Бонфорт; но, едва заглянув в досье Дэка, я прочёл: Бродбент, Дарий К. Достопочтенный[23]; депутат ВА от лиги Вольных Странников, Высшая Палата. Далее указывалось, что он имеет степень доктора философии (физика), девять лет назад выиграл первенство Империи по стрельбе из пистолета, а также опубликовал три тома стихов под псевдонимом Эйси Уилрайт. После этого я зарёкся на будущее судить о людях только по внешности.