— Возможно, если это колония обыкновенных кораллов. Но тогда и разговор вести не о чем. А если предположить, что это мыслящая структура, то на восстановление рассчитывать не приходится. Чем сложнее мозг, тем чувствительнее он к обширным травмам.
— А не наоборот? — удивился Чекерс. — Высокая организация предполагает высокую выживаемость?
— Нет, в том-то и парадокс. По мере эволюции в сторону интеллекта у существа, помимо первичных средств защиты, — клыков, когтей, ядовитых колючек, — вырабатывается как бы вторая линия обороны. Сперва это камень, палка, потом орудия всё усложняются, совершенствуются, и «вторая линия» становится основной, а позже и вовсе сводит значение первой почти на нет. Отбери у дикаря его топор или у средневекового рыцаря его доспехи — и вряд ли они долго проживут на белом свете. А мы, люди космической эры, — предкам мы бы показались всемогущими, но могущество наше в коллективности знаний и средств, отдельно же, каждый сам по себе, мы отнюдь не исполины тела и духа. Окажись я, к примеру, сейчас в осенней тайге в одном костюме, без запасов и рации, — думаю, я больше недели бы не протянул. Кораллы, если они разумны, давно уже обезопасили себя от врагов. Да и какие у них враги? Морские животные и рыбы? Силовое поле от них — прекрасная защита. Штормы? Смешно, какие могут быть штормы на шестидесяти метрах. Нарочно или нечаянно, но кораллы живут в идеальной экосистеме, они неуязвимы, давно уже неуязвимы, а потому не готовы, скорее всего, к таким неведомым катаклизмам, как тепловой удар. Это будет конец.
— Та-ак. — задумчиво протянул Чекерс. — Будем считать, что с возможностями кораллов мы разобрались. Ясно, что ничего не ясно. Подумаем, что останется нам.
— Боюсь, не так много, Боб.
— Короче говоря, есть два варианта: либо взлететь, либо не взлететь. Первый мы обсудили — колония при взлёте, по всей видимости, будет уничтожена. Результат нежелательный.
— Недопустимый, Боб.
— А если мы останемся… — Пилот снова пробежал пальцами по клавиатуре компьютера, считал ответ. — Системы жизнеобеспечения дисколёта отдельно от прицепа смогут нормально функционировать 108,72 дня.
— Это значит, что у нас всего три с половиной месяца.
— Выходит, так. Мы можем отсидеть на дне ещё сотню дней, наблюдая кораллы, а потом всё равно придётся стартовать. Что-нибудь это даст?
— Нет, Боб, сидеть нет смысла, — покачал головой Игорь. — За три месяца всё, что мы можем сделать, — получить, если повезёт, пару аргументов в пользу разумности кораллов или против. Быть может, мы даже убедимся в их разумности. Но доказать, что они определённо лишены интеллекта и надо, не терзаясь сомнениями, взлетать, мы не сумеем — нам это не по силам. Всё равно остаётся тот же выбор. Если только… Скажи, Боб, есть шанс, что за это время нас успеют найти и поднять без вреда для кораллов?
— Исключено. Хватятся нас самое раннее через два месяца. Пока из центра вызовут аварийку, пройдёт ещё месяц. Потом им надо будет ещё долететь, найти на орбите прицеп, взять с борта журнал маршрута и искать наше блюдце по всей трассе. Нет, помощь не поспеет, абсолютно точно.
— И сигнал никак не дать, — с досадой сказал Игорь. — Это же надо — не оборудовать дисколёт передатчиком!
— Ты не прав, Игорь. Аппаратура сверхдальней связи есть на прицепе. Но зачем перегружать дисколёт — автономно он действует недолго — редко больше месяца, и абсолютно надёжен. Надо будет — он пробьётся не то, что через океан, через лёд, через плазму пройдёт. А нужно вести тебе передачу — поднимайся на орбиту и веди сколько душе угодно. То, что у нас сломался пропеллер, пустяк, системы планетарных функций все продублированы, а пропеллеров в прицепе так целых три запасных. Инструкторы предусмотрели всё, чтобы прицел обеспечил любую потребность дисколёта, и всё, чтобы дисколёт к прицепу мог всегда вернуться. Они не предусмотрели только, что экипаж может не захотеть взлетать. Или пойдёт над незнакомым морем на бреющем полете. Или надумает кормить собою барракуд. Человеческую глупость и её последствия предусмотреть невозможно.
— Ну зачем же глупость? — сразу заершился Игорь. — Ошибки. Никто не застрахован от ошибок. Кстати, за полет не только я их понаделал, но и ты. И если ты хочешь всё свалить на меня.
— Ничего я не хочу на тебя сваливать, — махнул рукой Роберт. — Я хочу избежать новой ошибки. Уже непоправимой. Второй раз мне не простят.
— Второй? — Игорь с удивлением посмотрел на Чекерса, ему трудно было поверить, что у пилота в прошлом могли быть серьёзные неприятности.
— Давняя история, Игорь. Впрочем, не такая уж давняя, чтоб забыть.
— Роберт поднял левый локоть, кивнул на прямоугольную нашивку с двумя маленькими золотистыми спутниками. — Тебе, наверное, странно, что у меня всего второй класс, по возрасту пора уже иметь и первый.
Игорь пожал плечами и промолчал: он, конечно, видел нашивку Чекерса, но не обратил на неё никакого внимания. Он считал, что каждый имеет такой класс, какого заслуживает, а о пилотских способностях Чекерса судил не по званию и был о них, кстати, довольно высокого мнения.
— Можешь думать обо мне что угодно, — по-своему истолковал его жест Роберт, — но в двадцать четвёртом году в Солнечной регате моя космояхта пришла второй. Патрик Симон звал меня в профессиональные гонщики.
Я решил стать пилотом, мне прочили блестящую карьеру. И всё испортила глупая, дурацкая ошибка. Пять лет назад мои документы пошли на переаттестацию. Стандартная процедура: я имел третий класс, налетал на средних кораблях положенный километраж, подал рапорт. Мне дали квалификационное задание: на «скарабее», одноместном, но довольно мощном корабле, собирать всякий космический хлам типа старых спутников, зондов, отработанных топливных баков, астероидов с промышленным содержанием металлов. Выделили сектор в районе регулярных грузовых трасс, который надлежало обработать. Работа не слишком сложная, но самостоятельная, я был доволен: вся компания — ты да буровой компьютер. За полгода я должен был расчистить свой сектор от мусора, притащить на базу сколько-то там килотонн металлолома — и диплом пилота первого класса у меня в кармане. А соответственно — и назначение командиром на приличный лайнер. Отлетал я месяца четыре, спокойно делая своё дело, и вдруг этот астероид! Будь он трижды проклят.
Игорь почувствовал, что на сердце у него потеплело: раз человек способен выругаться, значит, ещё не всё потеряно.
— Приборы засекли его издалека, — продолжал Чекерс, — это был тривиальный космический булыжник с высоким содержанием марганца в грунте. Я приблизился, завис, как положено. Оставалось захватить его манипуляторами, металл выплавить и погрузить, а шлаки распылить на атомы. Я уж было собрался всё это выполнить, как заметил на поверхности астероида, в невысокой скале, пещеру с идеально круглым входом. За четыре месяца путешествия о чём только не думалось! И о пришельцах, и о параллельных мирах, и об исчезнувших цивилизациях. Наверное, поэтому первой мыслью, которая при виде пещеры пришла в голову, было: их следы! Повисел-повисел я над астероидом, поостыл немного и понял, что дырка эта всё-таки скорее метеоритного, нежели искусственного, происхождения. И всё же, а вдруг?
Я оказался перед выбором, похожим на наш сегодняшний: либо поставить на астероиде маяк и вызвать к нему научное судно — но насмешек, если я подниму ложную тревогу, мне хватит до конца дней; либо, не мудрствуя лукаво, пустить астероид на переплавку. Надо было, конечно, выбрать первое, теперь я так и поступил бы. Но тогда — тогда я был на пять лет глупее. И решил сделать то, что инструкцией для «скарабеев» запрещалось категорически: выйти из корабля. Рассуждал я просто. Если дыра — метеоритный кратер, я тихо расплавлю астероид и о моих фантазиях никто никогда не узнает.
Если же это и в самом деле следы, я — первооткрыватель! Все мы в какой-то период мечтаем о славе.
Выход в космос для меня никакой сложности не представлял, я десятки раз выходил с кораблей самых различных типов. Натянул скафандр, закрепил страховочный конец, отшлюзовался. Подлетел к дыре, заглянул, убедился, что пробил её не бластер, а метеорит. И тут случилось невероятное. Как у тебя с твоей черепахой, из-за которой затонул дисколёт: что может быть невероятнее, чем чуть не врезаться на космическом аппарате в инопланетную рептилию?! Человек такие «невероятности» предусмотреть не может. Их предусматривают ненавистные всем инструкции. Ты не должен был снижаться, я не должен был выходить. В мой «скарабей» попал невесть откуда взявшийся метеорит. В корпус он не ударил, конечно, — метеоритик был пустяковый, защитное поле вовремя врубилось и аннигилировало его. На борту я ничего даже не почувствовал бы. Но я-то был не на борту, когда полыхнуло, а рядом, на астероиде. От гибели меня спасло лишь то, что я в этот момент находился в пещере. И всё равно, я чуть не сгорел заживо и почти ослеп. Страховочный конец испарился при вспышке: не знаю, как я вернулся на корабль и дал SOS. Через два дня на третий меня подобрал проходящий рудовоз. Медики сделали всё от них зависящее, я, как видишь, жив. Осталась только плешь, на которую ты смотреть спокойно не можешь.
Игорь покраснел и протестующе поднял руку, но Роберт неулыбчиво подмигнул ему:
— Не надо, не надо, я сам над ней смеюсь, когда вижу в зеркало. — Он провёл растопыренными пальцами по белёсым волоскам на черепе. — Снять бы их, конечно, да жалко — последние. Но лысина — это мелочь. Выписавшись из клиники, я узнал, что аттестацию не прошёл. Со «скарабея» меня сняли и вместо пассажирских линий перевели на грузовые, помощником на баржу образца раннего средневековья. Поделом — заслужил. И я отлетал на этой развалюхе ещё четыре года, и меня решили простить и снова представили на первый класс. Прикомандировали на год к управлению экологии. Первое аттестационное задание: эта наша экспедиция с Анторга. И на тебе, уже имеем аварийное погружение, поломку винтов. И в довершение ко всему альтернативу: взлететь — и стать варваром, извергом, убийцей кораллов, или ради тех же кораллов пожертвовать кораблём, экипажем с собой вместе — и стать героем, мучеником науки, первой жертвой Контакта. А может, перед всем человечеством дураком оказаться, слюнтяем, ради паршивых полипов, угробивших трёх человек?!