Стена опять выглядит каменной и сплошной.
Том оторвал глаза от дисплея, всеми силами стараясь сохранить беспристрастное выражение лица. Глаза Кордувена тоже ничего не выражали.
Впрочем, это не имело никакого значения: Кордувен умеет владеть собой. И потому главное было — не додать виду, что Том кого-то узнал.
В последний раз он видел одноглазого человека на уроке истории в Школе для неимущих, они с Капитаном тогда сурово отчитали Тома за то, что тот не знал даты основания сектора Билкраница.
— Смотри дальше, — сказал Кордувен.
Молодая женщина, склонившись над столом, что-то тихо напевает. Мерцающие шары за окном отбрасывают свет персикового и оранжевого оттенков: раннее утро, только заканчивается ночь.
Засветились дисплеи.
ПЕРВЫЙ: «Из дальних провинций Арджении сообщают о сильнейшей вспышке болезни растений, вызванной флюоресцентным грибком».
ВТОРОЙ: «Игроки в лайтбол в светящихся костюмах, пронзительный свист летящего псевдоразумного мяча. Остались какие-то минуты до окончания финальной трети…»
ТРЕТИЙ: «Триконки экономических прогнозов выстраиваются в сеть, разрастаются и становятся все более переплетенными…»
ЧЕТВЕРТЫЙ: «Сегодня в Жинхуанском протекторате собрались представители посольств, чтобы засвидетельствовать почтение лорду Чэн Ят-Сэню и осмотреть место расположения…»
Раздается какой-то скрежет, и она жестом выключает дисплеи.
— Кто здесь?
Три фигуры в капюшонах заходят в комнату. На их гразерах мечутся сверкающие радуги.
— Я не идиотка, — поспешно говорит женщина. — Я готова с вами сотру…
Тут она отскакивает, хватает со стены электро-шокер и, пронзительно визжа, бросается на гостей. Двое в капюшонах реагируют не сразу, но третий делает шаг в сторону и ударяет женщину прикладом гразера в лоб. Она падает как подкошенная.
— Проклятие! — говорит другой, голос приглушен капюшоном. — Нам нужен соображающий редактор, а не запуганный зомби. Разве была необходимость бить так сильно?
Тихо плескалось море, и в его волнах вибрировало отражение потолка пещеры и золотых крапинок на колоннах.
Но здесь, в зале общины, висело гнетущее напряжение.
Женщина, держа в руке бокал, оглядывается в поисках свободного места.
— Си-ия… си-ия… си-ия… — Посередине таверны, отяжелевшие от паров марихуаны, выходящих из-под плохо закрепленных на лицах масок, танцоры прихлопывают и поют в ритм с музыкой броквадеко.
В таверне полумрак, и, по-видимому, женщина не заметила вытянутых ног лежащего мужчины. — она спотыкается о его ногу и роняет свой бокал.
— Извините! — Лысеющий мужчина помогает ей встать. — Э-э… Меня зовут Джането. Я куплю вам взамен другой.
Взгляд зеленых женских глаз, за секунду до этого злой, смягчается.
— Что ж, я согласна, — говорит она.
Когда Джането возвращается назад, неся поднос с «Огнем Саламандры», она, хихикая, называет себя:
— А я — Карлиа.
Она моложе Джането и очень красива. Они сидят вместе в кабинке, перекрикивая музыку, и Джането смотрит на нее как зачарованный.
Подозрение приходит к нему только после второго бокала, но уже поздно. Он безвольно заваливается на бок, и все его попытки шевельнуть хоть пальцем совершенно бесполезны.
— Не делайте ему больно, — говорит женщина, когда крупные мужчины поднимают Джането со скамьи. — Он был довольно мил.
Том переключил на следующую сцену.
Невероятно полную обнаженную женщину, с наголо бритой головой, поднимают десять мужчин в капюшонах.
— С ума сойти, она даже тяжелее, чем можно было представить!
Они тащат ее от ванны к передвижной прозрачной цистерне.
Она падает в блестящую, синюю, как сапфир, жидкость и идет на дно.
— За Однорукого! — пронзительно кричат мчащиеся по туннелю мальчишки, размахивая короткими палками и держа за горлышки разбитые бутылки.
Капитан вооруженных сил приказывает своим войскам отступить.
— Как же так, сэр?! — Один из солдат опускает свой гразер.
— Именно так! — говорит капитан. — Мы здесь не для того, чтобы стрелять в детей.
Фигуры в капюшонах зажигают гидропонные сети.
— И вы еще называете себя борцами за свободу! — Молодая женщина плюет в их сторону.
Они ударяют ее дубиной и уходят, не оборачиваясь на упавшее тело.
Трио певцов с серебряными вкраплениями в коже, проплывают над залом на левит-дисках.
Составленные рядами столы накрыты лучшими скатертями и лучшими приборами; офицеры одеты в полную парадную форму; блюда разносят не обычные слуги, а специально назначенные люди.
За непринужденной беседой бригадный генерал граф Деварелъ произносит отдельный тост за певцов.
— Сэр, — говорит младший офицер с нашивками командира роты арахнаргосов на плечах. — Разрешить им приступить?
Бригадный генерал кивает. Младший офицер подает певцам знак.
Из дальнего конца банкетного зала начинает звучать песня: поется на три голоса, и нежно-нежно. Все в зале замолкают. Кажется, кто-то всплакнул — может, из-за песни, может, просто от того, что во время этого долгого вечера было немало выпито.
Звучат только голоса — без каких-либо музыкальных инструментов.
От красоты пения захватывает дух. Певцы — кастраты, их лишенные первичных половых признаков тела длинны, конечности, наоборот, укорочены, шеи поддерживаются серебряными обручами. Своими чарующими голосами они словно сплетают сказочную мелодию.
Песня подходит к кульминационному моменту, исполнители плавно движутся среди столов…
И тут голова бригадного генерала скатывается на пол: ее отделил от тела стремительно разогнавшийся левит-диск. В воздухе вокруг своей оси кружится певец — его (или ее?) левит-диск забрызган алой артериальной кровью. Певец все еще поет, а в зал уже врываются фигуры в капюшонах, и воздух начинают прошивать смертоносные разряды гразеров.
Когда резня подходит к концу, один из убийц сбрасывает свой капюшон: на мрачном, в шрамах, лице — красное родимое пятно. Словно брызги крови… Он встает на тело бригадного генерала графа Девареля, расстегивает штаны, и начинает мочиться.
— Это снимали в академии, — сказал Кордувен.
— Тебя там уже не было?
— Не было. — Его лицо ничего не выражало. — Я тогда был занят.
Седовласая леди Дариния, с трудом передвигая ноги, возвращается в свою комнату, и офицер помогает ей дойти до причудливо украшенного стула. Это левит-трон с отключенным левитационным полем.
— Не уходите больше, лейтенант Милран.
Молодой усатый офицер улыбается:
— Не беспокойтесь, леди. Сейчас мы устроим этому сброду сюрприз.
Камеру тряхнуло. Точка съемки изменилась.
Толпа бушует на бульваре Феркволри — полыхают древние шпалеры, по пути разбиваются статуи. В руках — наспех сделанные знамена и никакого энергетического оружия, только обломки мебели да все, что попалось под руку.
Во главе мятежников широкоплечий мужчина: медно-рыжие волосы, зеленая безрукавка. Мелькнули тонкие черные палочки в расположенном на спине кармане. Из туннеля вырываются правительственные войска, открывают беглый огонь.
В центре колонны мятежников — невооруженные люди, здесь много детей. Рыжий человек пытается спасти их, вывести через один из коридоров. Он выхватывает из спинного кармана черные палочки и, раскручивая, пускает их в ход, укладывая вокруг себя дюжину поверженных врагов. Это продолжается до тех пор, пока янтарный луч не врезается ему в голень. Рыжий падает на землю и тут же оказывается погребенным под ногами бегущих, кричащих в ужасе людей. Многосотенная толпа топчет того, кто пытался вывести ее из ловушки.
Несмотря на все самообладание, по щекам Тома текли слезы, и он не стал вытирать их.
«Дервлин, — подумал Том. — Друг мой…» Но Кордувен сказал:
— Благодаря лейтенанту Милрану она все еще жива. Том выключил инфор и отодвинул его в сторону.
Там было еще много других записей, но смотреть он больше не будет. Во всяком случае — добровольно.
— Там есть еще один кусок, — сказал Кордувен, но, увидев, как скривился Том, пошел на попятную: — Ладно, я просто тебе перескажу. Там одно из владений, которое разрушили ваши люди. Десятки мертвых тел, свисающие со скульптур. И кровь, кровь, кровь… — Он судорожно сглотнул. — Кровь аристократов.
Том закрыл глаза. Потом снова открыл их и сказал:
— Мы ведь не собираемся искать точки соприкосновения в политике, верно?
— Весьма сдержанное выражение… — Кордувен коротко и горько рассмеялся. — Ты собираешься рассказать мне, почему бросил «Лудус Витэ»… да-да, теперь я даже название знаю… Или хочешь, чтобы я угадал?
— Ты уже и сам на это ответил. — Том пронаблюдал, как изменялось выражение лица Кордувена. — Слишком много крови!
Кордувен сдвинул стул назад, как будто снова хотел встать, но остался сидеть:
— Прекрасно. Тогда, может быть, мы о чем-нибудь сможем договориться, в конце концов?
— Может быть… — сказал Том. И подумал: «Этот человек мне — не друг».
Было большое искушение думать иначе, но Тому ни к чему было поддаваться этой слабости.
«Ты убил его брата», — напомнил он себе.
— Что ж, — Кордувен подался вперед и положил локти на стол. — Позволь мне просветить тебя насчет политики за истекшие четыре года.
— Только говори попроще, — сказал Том. — У нас — такая глушь!..
«А от двух из этих четырех лет, — добавил он мысленно, — кое у кого осталось одно расплывчатое пятно».
— Запросто. Но сначала — вопрос… Предполагалось ли, что Бунт… что Первая забастовка — это одновременное нападение на всех Оракулов в мире?