х скачков.
А вот лобная часть давала совсем другую картину. От нее экран ярко вспыхнул, как все информационное поле Фритауна. Для нетренированных глаз Ли это выглядело раскаленным добела тысяченогим пауком, который сумел проникнуть в каждую складку, каждую щель между разбитыми висками Шарифи.
— Что это, черт возьми? — спросила Ли. Шарп медленно свистнул.
— Я даже не способен понять, — ответил он. — Мы уже углубились гораздо дальше, чем позволяют мои технические знания. Хотя кое-что я могу вам сказать. Все это было установлено сразу. И не так давно.
— Три месяца назад, — сказала Ли.
Он посмотрел на нее, подняв брови.
— Да, похоже на то. Обычно такая обширная сеть создается постепенно путем наращивания. Несколько поколений волокон и однородные вспомогательные сети наслаиваются друг на друга. Рубцовая ткань на шрамах — разного возраста. К тому времени, когда люди уже оснащены подобным образом, в них почти столько же ненужных мертвых устройств, сколько и живых. Но эта работа была сделана сразу, в ходе одной операции. Конечно, в клинике зоны Кольца. Или на Альбе. Честно говоря, у меня подозрение, что это скорее работа военных.
— Нет, это сделали не на Альбе, — сказала Ли. — Поверьте мне.
Она посмотрела на результаты сканирования и сравнила их с результатами, полученными при сканировании ее мозга после установки последних усовершенствований. Ей хотелось понять, какие сегменты мозга Шарифи были «нафаршированы» плотнее. Что-то в системе Шарифи не совпадало.
— Я никак не пойму, — сказала Ли в конце концов. — Что это за оборудование? Для чего оно?
— Коммутационное, — сказал Шарп. — Все это оборудование — для связи. Смотрите. Здесь, здесь. Вот, где темные участки и контрастные. Если мы посмотрим на результаты сканирования типичных кибернетических имплантатов, на ваши к примеру, то мы увидим гораздо более ровное распределение волокон. Ну, некоторая концентрация в зонах моторных навыков. Вот где-то здесь — узел для «оракула», он является базовой платформой для всего. Также высокая концентрация волокон в центрах речи, слуха и зрения. Другими словами, для передачи спин-информации, для ВР-интерфейсов и ваших систем связи. Имплантат Шарифи — совершенно иной. Ни «оракула», ни операционной базы, ни переключателей. Просто волокна. И все сконцентрировано почти исключительно в центрах речи, зрения и слуха.
— То есть это всего лишь причудливое устройство для доступа в сеть? — с досадой спросила Ли.
Шарп сжал губы и отошел от сканера, снимая перчатки.
— Не совсем. Если бы спросили мое мнение, то я сказал бы, что это какой-то шунт.
— Шунт? — Ли замотала головой, отгоняя от себя внезапно мелькнувший образ падающей Колодной. — Но ведь это безумие. Для чего такому человеку, какой была Шарифи, оборудоваться для шунтирования? В этом нет никакого смысла.
— Есть различные шунты. Этот шунт — не обыкновенный, а очень специализированный. — Шарп замер. — Могу ли я посмотреть еще раз этот интерфейсный шнур?
Ли вынула футляр из кармана, протянула ему, а потом, наблюдала, как он внимательно рассматривал устройство. Его окулярный протез сужался как объектив фотокамеры, меняя цвет своего искусственного зрачка на серебряный.
— Я полагаю, — начал он рассуждение, — что мы имеем дело с модульной системой. Большинство внутренних систем единого типа: они могут работать как автономно, вне потока, так и в потоке. В противном случае зачем было делать систему внутренней, правильно? Итак, ваш типичный «фарш» есть не что иное, как отдельная операционная система, базирующаяся на зависимом AI и связанная с более или менее приличной по размеру кибернетической сетью. Ваша система сопрягается с потокопространством и не нуждается во внешнем выходе для выполнения основных функций. Этот же имплантат, напротив, является всего лишь одним из компонентов более крупного устройства. Это означает, что обладающий им должен сопрягаться с какой-то большей внешней системой.
— С системой какого типа?
— Ну, — осторожно сказал Шарп, — я предполагаю, что это должен быть независимый AI.
Ли уставилась на него и, поняв, что у нее открыт рот, закрыла его. Любой, кто осмеливался экспериментировать с неограниченным двухсторонним сопряжением между чувствующим AI и человеком, нарушал столько законов, что она не могла даже их сосчитать.
— Я полагала, что подобные эксперименты были прекращены давным-давно, — сказала она.
— В политическом смысле сопряжение между независимым AI и человеком — тема неприкасаемая, это понятно. Но иногда мельком приходится об этом слышать. На Альбе существовала одна программа, до того как лобби сторонников смешанной религии не торпедировало ее. И я уверен, что во Фритауне все еще есть какие-то группы, работающие в этом направлении.
— Вы считаете, что у Шарифи было установлено оборудование с «черного» рынка?
— Не обязательно. Может быть, AI на другом конце соединения не относился к независимым. — Шарп пожал плечами. — Мне трудно еще что-нибудь предположить. Я все же думаю, что она была оборудована для какой-то совместной операции с независимым.
— Поблизости их не много, Шарп.
— Да, не много.
— Совпадают ли наши мысли?
— Полевой AI станции телепортации? Ли почувствовала, как холод операционной проникает в ее кости. Какого черта эта Шарифи творила? И кто позволил ей играть в эту опасную игру с полевым AI, если каждая квантовая транспортировка могла стоить жизни?
— Мне бы очень хотелось посмотреть на программу управления высшей нервной деятельностью этого имплантата, — сказала она.
— Она не здесь. Здесь памяти даже и близко не хватит. Она также внешняя.
— А полевой AI как раз очень удобно — в автономном режиме, не так ли?
— Кажется, так.
Они вместе молча посмотрели на экран.
— Ну? — спросил Шарп. — И что мне с этим делать?'
— Вынимайте, — сказала Ли.
У Ли, как правило, квантово-корригированная репликация проходила, когда она находилась почти в коме. Без криогенной технологии при транспортировке со сверхсветовой скоростью было бы невозможно выжить. Ее применение обычно имело для Ли последствия, хотя и не очень серьезные: заложенный нос и блуждающая боль в суставах.
Извлечение неврооборудования проходило намного проще. Процесс давно освоили и проводили под наблюдением. Всего несколько манипуляций в хирургическом кабинете. Хотя на этот раз все шло не так быстро. Шарп не имел необходимой информации, чтобы настроить свои инструменты, ему пришлось повозиться, чтобы найти квантовые параметры имплантата. Но после серии филигранных настроек он установил и выверил квантовую запутанность, подождал, пока компьютер прогнал установленные в нем корректирующие протоколы. Когда его терминал сообщил, что он завершает трансформацию Шарифи, они оба нервно рассмеялись.
Пять минут спустя у Ли на ладони лежал маленький пакет: аккуратно свернутое белое сталекерамическое волокно и несколько погруженных в гель микропереключателей, облученных вспышкой и завернутых в стерильную хирургическую пленку.
— Какое оно маленькое, — сказала она.
— Два километра, — сказал Шарп. — Это длина волокна от одного конца до другого в сети среднего размера для всего тела.
Ли взвесила маленький пакет на ладони. Зачем Шарифи было нужно устанавливать нелегальный невропродукт? И самое главное, где она его взяла?
— Вам нужно оставить это себе? — спросила она у Шарпа.
— Хотелось бы.
— Хорошо. — Она передала ему пакет. — Просто постарайтесь, чтобы это было здесь, когда мне потребуется взглянуть на него еще раз.
— Могу ли я задать вам один вопрос? — спросил Шарп, когда она была уже у двери. Его голос звучал напряженно. — Неофициально?
Ли повернулась.
— Конечно.
— Вы знали ее?
— Кого? Шарифи? Шарп кивнул головой.
— Не совсем. Я видела ее пару раз. И все.
— А вот я ее знал, — сказал Шарп.
Он взял скальпель и начал вертеть его в руках, закручивая и раскручивая кольцо с резьбой, с помощью которого лезвие крепилось к рукоятке.
— Она мне нравилась. Она была… честной.
Казалось, что он не ждал ответа, поэтому Ли молча наблюдала, как он вертит скальпель.
— Хотя, — сказал он, покраснев, — не в этом дело. Дело в том, что меня… проинструктировали. После ее смерти. Остаются ли эти инструкции в силе?
Ли смотрела на него, гадая, на какое политическое минное поле ее занесло.
— А что вы спрашиваете у меня?
Шарп внимательно посмотрел ей в глаза, насупив брови.
— Объяснил ли вам кто-нибудь, как организовано следствие по делам о насильственной смерти в Сент-Джонсе?
Ли на минуту задумалась, прежде чем она поняла, что Сент-Джонс — официальное название Шэнтитауна, и отрицательно помотала головой.
— Когда кто-либо умирает в пределах городской черты, у меня есть все полномочия проводить любые следственные действия, необходимые для установления причины смерти и закрытия расследования. Когда кто-либо умирает на территории, являющейся собственностью АМК, дело передается управлению АМК. Если АМК не обращается ко мне с просьбой о проведении вскрытия, я просто храню тело до решения вопроса об его уничтожении или, что очень редко бывает, его транспортировке. Конечно же, свидетельство о смерти оформляют. Но его заполняет Хаас. Я лишь ставлю на нем печать.
— Продолжайте, — попросила Ли.
Шарп все еще играл со скальпелем, рискуя обрезать палец всякий раз, когда его поворачивал.
— Практически АМК обычно просит делать вскрытие каждого, кто умирает на шахте. Но не на этот раз. На этот раз я получил пачку подписанных Хаасом справок. На всех, за исключением двух человек: Войта и Шарифи. На них я получил уже заполненные свидетельства о смерти, подписал их и отправил назад.
— А теперь вы хотите сделать вскрытия?
— А вы нет?
— Почему вы спрашиваете?
— Если вам не хочется плясать под дудку Хааса…
— Да не об этом я беспокоюсь, — сказала Ли.
Внутренний голос предостерег ее, что нужно подумать, прежде чем делать какие-то шаги, но Ли отмахнулась от него.