Во время нашей беседы заключенный глядел то на Асурмара, то на меня, своими движениями напоминая зрителя, следящего за игрой в пинг-понг. Мина у него при этом была такая, как будто от результата нашей словесной стычки зависела его колеблющаяся судьба. Зато Алин с Сентом, поглощенные игрой в карты, совершенно не обращали на нас внимания.
— Так зачем же провозглашать идеи всеобщего детерминизма, — продолжил развивать идею Асурмар (было видно, что я затронул самую сердцевину уже давно беспокоящих его мыслей), — зачем упираться в том, что объективно данные причины всегда ведут к одному и тому же результату, который, опять же, становится причиной следующих конечных состояний соединенных бесконечной цепью связей, что позволяет судить, будто бы все будущее заранее определено самой природой. Тогда зачем же, повторюсь, обманываться якобы открывательской значимостью подобного рода уверенности, раз мы этого будущего — уже заранее определенного или же нет — не в состоянии познать в его реальной форме, даже и тогда, когда оно превратится в совершенное время?
Слушая подобный вывод, который был диаметрально противоположен моим предыдущим размышлениям, я глядел на тонкую струйку клея, выплывающую из какой-то щелки в жестянке. Банка с клеем стояла на краю стола, над стулом, на который Асурмар сложил кипу загадочных объявлений, так что через несколько минут на первый плакат пролилась приличная порция жидкого клея и разлилась на нем несколькими лужами, что вызвало проявляющую реакцию обширных фрагментов текста, и чего Асурмар со своего места заметить не мог. Сам я сидел рядом с этим стулом, так что, опустив глаза вниз, лишь притворяясь, будто внимательно слушаю, у меня появилась возможность сконцентрироваться на содержании странного объявления.
Мне удалось прочитать полностью лишь те отделенные друг от друга чистой бумагой фрагменты, которые хорошенько напитались клеем:
…поскольку до сих пор рассматривали человеческое сознание в таких категориях, которыми анализируют исключительно явления. Отсюда и возможность отрыва разума от мозга, как возможность отрыва формы от содержания — казалась нам совершенно исключенной…
…что их существование обязано основываться на цивилизации разумов нашего — на одну ступень более низкого — уровня. То есть, в течение миллионов лет — без какого-либо понятия о сути столь будничного явления — сами регулярно, через каждые десяток с лишним часов, предаемся в их невидимые — как до сих пор — руки, поскольку те принципиально превосходящие нас существа основываются на фазе материи, организованной в форме наших разумов в течение всего нашего, как правило, восьмичасового сна. Именно отсюда и берется тот загадочный до сих пор эффект угасания сознания у спящего человека, только лишь отсюда следует выводить и сам сон — результат процесса потребления высшего порядка, в котором они с беспамятных времен переваривают наши умы, вовсе не убивая их — точно так же, как мы сами стрижем наших овец или же доим коров…
У меня не было времени задуматься над содержанием этого совершенно странного объявления, посему, практически ничего не поняв, я сконцентрировал внимание на словах Асурмара, который продолжал на одном дыхании:
— …охватить целое во всех его необыкновенно сложных проявлениях, вновь кажется обязательным, поскольку мы желаем это целое понять и описать. То обстоятельство, что из неисчислимого количества сосуществующих подробностей действительности мы всегда выбираем определенное конечное и по самой природе ничтожное их число, указывая на данное обстоятельство, что, само по себе дисквалифицирует данные факты как объективные. Всякий элемент, вырванный из целостности, становится для нас уже чем-то совершенно иным, он присваивает совершенно новые свойства, всякая изолированная частица выдает качества, отсутствующие в тот момент, когда частица эта еще была созвучна целому.
— Из этого следует лишь то, — перебил я его, чтобы доказать собственные размышления над его словами, — что, называя что-либо по имени, я уже деформировал путем сделанного выбора как саму лишенную своей части целостность, так и этот, извлеченный из нее, элемент. Но ведь при описании ситуации можно взять поправку на подобного рода деформацию.
— Из этого следует гораздо больше, чем на первый взгляд кажется: указать на нечто существующее среди прочего — это означает выбрать, ну а выбрать — это как раз интерпретировать реальность, то есть, с помощью тенденциозно вырванных из целостности элементов формулировать некий определенный образ мира. И то, что каждый образ — пускай даже самый безумный — найдет достаточные обоснования, было не раз уже доказано. Кто-то скажет: «Горчица», вы спросите: «Что за горчица?», а тот объяснит: «Ну да, горчица — существует!» Но он является сумасшедшим не потому, что повторяет эти слова всю жизнь, с различными оттенками и в различных ситуациях, но лишь по той причине, что в своем образе он совершенно одинок. Но будет достаточно, чтобы эта самая горчица появилась на экранах телевизоров, чтобы она торчала на них все двадцать четыре часа, целыми годами, чтобы о ней начали говорить детективы, вестерны и философские трактаты; чтобы люди рядом с ней рождались и умирали, как появятся глубокие конфликты, связанные с амбициями: «У всех горчица имеется, а у меня нет!», юридические проблемы: «Разрешено ли перевозить горчицу тайком?» и научные: «Из чего можно выдавить горчицы как можно больше?», новые эстетические критерии: «Вот этот вот горчичный ход — это и в самом деле представляет собой выразительную силу!», не говоря уже о трогательных лиричных произведениях: «Его горчицу обожаю…», наконец, религиозные догмы: «Существует только лишь одна Горчица», и постоянные организационные хлопоты: «Чем заполнить пустоту между одной порцией горчицы и другой?» — и вот уже на месте старой культуры появится горчичная цивилизация, в которой упомянутый в самом начале чудак будет пестовать очень высокую и ответственную функцию. Вы скажете, что это нонсенс: видеть все под столь узким — горчичным углом. Что, принимая во внимание постоянную склонность к умножению абсурдной ситуации, ей следует противостоять не с помощью бесплодной — как учит опыт — болтовни о горчичном прошлом, не с помощью псевдознания о нем (раздутого в тысячах томов и проиллюстрированного в картинах и песнях), которое, вместо осуждения вечно преображается в болезненную увлеченность, но убрать его путем освобождения места для новых ценностей, присутствующих на отдаленных планах же с самого начала истории. Слыша подобное, люди ужасно удивятся: «Как же так? — спросят они. — Ведь горчица существует объективно!» «Да! — выкрикнете вы, уже несколько ослабленный. — Иногда и действительно: появляется. Но не только она, не она одна. И не она прежде всего!» И вот тут вас раздавят на месте: «А разве она не исполняет в нашей жизни основной, принципиальной роли!»
— То есть, всякий отдельный мир создается таким образом, что умалчивает существование иных миров.
— Естественно.
— И, в связи со всем вышесказанным, вы предлагаете единственным реальным фактом назвать всю Вселенную, растянутую во времени и в пространстве.
— Именно к такому выводу я и стремился.
— То есть, это был бы диалектический охват, уверенность о всеобщей связи вещей, рассматриваемых не во взаимном отрыве, но исключительно в их одновременном сосуществовании и развитии во времени. Но, все же, мы сами, ведущие подобного рода рассмотрения, мы сами, повторю, так же мельчайшие элементы в неизмеримой реальности, не можем ли опереться на какой-либо уверенности? Разве мы не знаем, кем являемся, где находимся и что здесь, собственно, делаем?
— Вас, к примеру, зовут Нэт Порейра. Вы находитесь в укрытии Каула-Зуд, в глубинах земли, а ваше занятие состоит в исследовании объектов, сформированных силами природы.
— Ну, именно.
И подобное описание собственной ситуации в мире вас полностью удовлетворяет?
Уж лучше такое, чем вообще никакого. Это всего лишь скелет. На очерченной подобным путем мощной конструкции можно опереть и все остальное. Можно и нужно заполнить эту конструкцию подробностями.
А разве подробности выживут, когда рухнет основная конструкция?
Не может сломаться нечто столь несомненное как уверенность в том, что я есть, мыслю и чувствую.
Согласен — то, что вы сейчас перечислили, останется. Но только автоматические ответы: «Я зовусь так-то и являюсь тем-то», «Нахожусь тут-то», равно как «Занимаюсь тем-то с целью достижения того-то и того-то» окончательной информацией не являются. Это всего лишь удары теннисной ракетки, которыми мы отбиваем от себя, словно мячи, вопросы реальные. И этим самым мы их вовсе не уничтожаем, что заменяем муляжами истинных ответов.
Я опустил взгляд на собственные руки, которыми бессознательно раздавливал спичечный коробок. Все так, как будто он просмотрел насквозь, как будто сал обладателем моей величайшей тайны, хотя сам я ничем себя не выдал. Он так всматривался в меня, как будто — уже зная обо мне все — лишь подбирал в мыслях слова, чтобы ими меня окончательно демаскировать. Он царил надо мной своими аргументами — это точно. Мне следовало наконец-то решиться, открыть основной смысл: желала ли сила, которая управляла мной — могучий и непроникновенный Механизм, подкрасться, окружить и уничтожить людей в своем скрытом ото всех стремлении, или же наоборот — освободить их? Но я был лишь элементом этой силы, высланной в пространство ячейкой, послушным ее воле орудием. Где же — или в себе самом — нужно мне было искать ответа?
— Меня заставляет задуматься одно из ваших высказываний, — заговорил я. — Приведу его в дословном звучании. Вчера вы сказали: «Мы, фигуры из Его сна, обязаны заботиться о том, чтобы Его не разбудить». Вы сделали акцент именно на те местоимения, которые выделил сейчас и я, из чего делаю вывод, что вы имели в виду очень важную личность. Кого вы имели в виду тогда, и какой смысл содержит в себе это непонятное высказывание?
— Я сказал нечто подобное?