— Мой хозяин сидит перед пустой бутылкой и весьма удручен этим, сказал он. — Если ты можешь, вступи в дом наш, возложи десницу свою на все рюмки и наполни их из пустоты.
Учитель вовсе не накричал над наглецом, издевающимся над ним.
— Хорошо, — согласился он. — Я приду и утешу его.
Когда же он прошел в макет дома мрачного хозяина и уселся за стол в компании своих учеников и нескольких священников, через другие двери в комнату ввалилась компания бандитов во главе с самим неуловимым гангстером, Давидом Мартинесом. Все тут же протянули руки с пустыми стаканами, а Блеклый Джек взял в руку пустую бутылку от виски и преклонил ее над всей этой посудой. Большая часть стаканов так и осталась пустой — но себе, мне, а также нескольким живым ученикам учитель налил из этой пустой бутылки самое настоящее виски.
Пластиковые пьянчуги восхваляли учителя, тот же говорил с ними притчами, подливал и сам не забывал про свой стакан. В это время шпионящие за Блеклым Джеком священники шушукались меж собою по углам:
— Разве это не Карлос Онтена сидит здесь?
— Это он.
— А вон тот, второй, в черном сомбреро на голове? Разве не называют его Давидом Мартинесом?
— Воистину, так называют его.
— Выходит, что с бандитами пьет их наставник.
Блеклый Джек тут же пригасил подобные замечания:
— Здоровые не нуждаются в услугах врача, но те, кому плохо, — сказал он.
После этого замечания Блеклый Джек покинул дом Мартинеса и потянул всех назад, в Парайо, где стоял его родной дом. Но и там — в глазах соседей, знавших его с самого раннего детства — не заслужил он ни признания, ни уважения.
Увидав его, люди только пожимали плечами и перешептывались:
— Разве не сын это плотника, у которого мастерская за пекарней? Разве не рос парень этот на улице и не воспитывался с нашими сыновьями и дочками. Мы видели его всю его жизнь и слишком много знаем о нем, чтобы считать, будто он выше нас.
В Парайо Блеклый Джек никаких чудес не совершил. Он распустил народ и покинул поселок. Уже на поле он остановил учеников своих, будто собирался произнести долгую проповедь. Но потом лишь усмехнулся, махнул рукой, и откинул длинные волосы назад, с лица, чтобы сказать:
— Нет пророка ни в доме своем, ни в своем отечестве.
Глава 16
В самое жаркое время дня, когда солнце палило в небе, на дороге из Парайо на берег озера Вота Нуфо, учитель сошел с раскаленной трассы и, усевшись в тени настоящего дерева, где устроились на отдых и его самые верные ученики и слушатели, сказал тихо-тихо, как бы сам себе:
— Я пришел, но не узнали меня…
После чего спросил уже громко:
— За кого меня принимают люди?
— Одни видят в тебе пророка, — ответил кто-то, — а другие обманщика.
— Кто же я для вас?
Ему ответил смелый голос:
— Ты — Режиссер мира, истинный сын Зрителя живого.
— Благословен же будь, ученик мой, за слова эти, ибо сейчас их подсказали тебе не кровь и плоть твоя, но Отец мой, что глядит на экран мира.
После этой похвалы Блеклый Джек приказал ученикам, чтобы те никому не открывали, что это он Режиссер зрелища земного. Еще он предсказал им, что Режиссер будет выдан в руки статистов, поскольку он обязан умереть, но на третий день воскреснет и станет жить с ними до самого скончания веков. Как и всякий персонаж, роль которого увенчана издевкой мнимого поражения, он тоже познает горечь разочарования и испытает смертные муки, дабы душа, рождающегося на съемочной площадке произведения воцарилась над его увечным телом.
— И потому, — продолжил он после временного раздумья, — если кто желает идти путем моим, пусть отречется от себя самого. Ведь что поможет человеку, пускай даже и завладеет он всем миром, если утратит он душу и предстанет пустым в День Окончательного Монтажа. Но если кто утратит душу свою ради меня, обнаружит ее в себе и на экране пред глазами справедливого Зрителя.
Вскоре после полудня Блеклый Джек попрощался с учениками и ушел. Но перед тем он предсказал, что будет ожидать их на закате солнца на вершине горы возле Пиал Эдин.
Когда последние слушатели спустились вниз, к мосту возле Двадцатой Улицы, я остался сидеть под деревом на склоне, откуда открывался прекрасный вид на противоположный берег озера. Оставляя внизу неподдельные воды озера, я всматривался в стальную даль Уджиофорте, расцарапанную колоннами настоящих небоскребов. Высотные здания Центра заливало солнце, и они купались в чистейшей лазури, а над остальной частью западной стороны неба в несколько слоев повисли белые, всклокоченные облака и черные тучи. Очень скоро верхушки всех зданий Центра скрылись в сизой заслоне.
И все эти громадные строения, весь этот лес небоскребов — были возведены ради нескольких героев фильма, которые даже не могли и знать о том, что все крутится только лишь вокруг них, что ради них построен шестимиллионный город. Им и не дано было знать об этом, поскольку, если бы правду узнали, были бы настолько ею поражены, что не смогли бы играть по-настоящему.
Это внутреннее замечание — через мыслишку о Мюриэль — заставило меня вспомнить о Линде, в одно мгновение вернув мне память о множестве проведенных с нею счастливых дней. Я почувствовал резкую потребность встретиться со своей знакомой и вместе с тем — страх перед арестом, которого я не испытывал в присутствии Блеклого Джека. Я решил позвонить Линде из первого же встреченного по дороге телефона-автомата.
И в тот самый момент, когда я принял это решение, у меня за спиной раздался какой-то подозрительный шорох. Резко поднявшись с травы, я ударился головой о что-то твердое, тут же исчезнувшее из поля моего зрения. Мне показалось, что я просто ударился о ветку дерева, на самом же деле это был подбородок склонившегося надо мной манекена. После этого он упал на землю, нокаутированный этим сильным ударом.
Искусственный мужчина не подавал никаких признаков жизни. Он лежал ничком на траве, вытоптанной учениками Блеклого Джека, и даже не шевелился. Одет он был в трехцветный мундир профессионального шофера какого-то официального учреждения. Маска его лица была совершенно разбита, из чего следовало, что я вновь, не желая того, совершил убийство.
Перед глазами у меня вновь встало видение Темаля. Я беспомощно разглядывался по сторонам, пытаясь догадаться, ну зачем в безлюдном лесу какой-то управляемый на расстоянии паяц молча встал за самой моей спиной и подставил свою башку точнехонько так, чтобы я ее разбил. Я быстренько обежал место несчастного случая, чтобы выследить сообщника в возможной провокации, только в зарослях никого не обнаружил.
Я уже был настолько безразличен к виду псевдо-смертей, что возле трупа моей следующей жертвы мог спокойно подумать о делах практических. Поскольку, переодевшись шофером, мне было бы легче скрываться перед выслеживающими меня манекенами, я, не колеблясь ни секунды, одел на себя его куртку и фуражку. Эта фуражка, в которой моя голова чуть ли не утонула, и черные очки пластикового бедняги настолько изменили мою внешность, что, по крайней мере, манекены, которые все видели нерезко и поверхностно, даже присматриваясь ко мне с близкого расстояния, никогда не узнали бы переодетого грозного бандита, о котором кричали афиши.
Когда я сворачивал к автобусной остановке, у самого съезда гравийной дороги на асфальтовое шоссе, раздался чей-то раздраженный голос:
— И куда ты прешь, придурок!
Я огляделся по сторонам.
— Он еще и пялится!
На шоссе не было ни души. Знакомый голос доносился из густых придорожных зарослей, где прятался красный автомобиль. Я раздвинул ветки и прошел в замаскированное укрытие. В открытых дверях машины сидел фальшивый ректор.
— Наконец-то! — просопел он. — Езжай побыстрей, потому что у нас очень мало времени. Ровно в час этот болван садится обедать, и в течение двух часов уже никакая сила не сможет оторвать его от котлет и кремов.
Увидав ректорскую тогу, я не мог издать и звука. Первым же моим побуждением было бежать, но тут же я вспомнил о свойственной всем искусственным людям подслеповатости. Кроме него здесь никого не было. Я сориентировался, что ректор оставил где-то своих утренних товарищей и вернулся на восточный берег озера на другой машине, так как в первой, на которой он приезжал к Блеклому Джеку, шофер был скреплен с рулем и сидением намертво. Теперь я, по крайней мере, знал, чью фуражку натянул себе на голову.
Сейчас же я горячечно размышлял, как выпутаться из этой, что ни говори, неприятной ситуации.
— Валяй прямо к его преосвященству, — бросил мне ректор. — Жаль, что уже не успеем подобрать по дороге декана.
Я уселся за руль. В конце концов, можно было доехать до Центра, и выйти из машины за первым же перекрестком.
— Ну, и что там? — спросил ректор, когда мы проезжали по мосту.
— Дела идут, — несколько неуверенно отвечал я.
— Какие дела? — перепугался он.
— А всякие. Одни получше, другие похуже.
— Я тебя спрашиваю, баран, что тебе удалось?!
— Все неплохо, — продолжал лавировать я.
— То есть? — пригвоздил он меня.
— Не стану же я жаловаться своему хозяину.
Тут я попал в белый свет, как в копеечку.
— Хозяина, — возвысил он голос, — можешь легко найти в любом дешевом баре. А я для тебя не уличный какой-нибудь хозяин, но…
И он указал себе на грудь.
— Ваше Ученство, — закончил я.
— И заруби это себе на носу! Везет мне на кретинов. Адольфа палкой из той машины не выгонишь, так ему хорошо за рулем, а из тебя кнутом невозможно выжать простейшей информации, действительно ли пророк совершает чудеса, хотя целых полчаса ты подслушивал в кустах, откуда мог проводить тщательнейшие научные наблюдения.
— Так ведь чудес не бывает.
— Молчи уже, несчастный!
У него мог случиться приступ искусственной апоплексии, поэтому, когда он вернулся к предыдущей теме, я облегченно вздохнул.
— Я вижу настоящее чудо уже в том, что безнаказанно главенствую в нашем Университете! И за это время я чудом не растратил свое состояние на порошки от головной боли, напрасно решая самый главный вопрос: у кого переписывает ученый, который мыслит самостоятельно. Чудес подобного рода в своей жизни я могу насчитать целую кучу, только злые языки утверждают, будто я в них не верю.