Таковых не нашлось.
Для всех небесных детей, и в первую очередь для собственных родственников, Марлин была кукушкой. Вслепую она не могла освоить тайны механической магии и потому оказалась обречена на бесцельную жизнь в одиночестве, без надежды даже на замужество из практических соображений: три ее старшие сестры, здоровые и красивые, легко завоевывали сердца всех вероятных кавалеров, а первая дочь Вейри Краффтера, Аннабелла, уже вышла замуж за одного из весьма влиятельных членов семейства Фиренца. Когда шесть лет назад Марлин осознала, что ей суждено бродить в темноте, быть может, два-три столетия, лорду-искуснику пришлось звать во дворец целителя, чтобы тот зарастил ее запястья, искромсанные тупым ножом.
Так появился Лайон.
К счастью, Марлин уже знала, что целитель не умеет отказывать в просьбах о помощи; к счастью, ей хватило самообладания ни о чем не просить. Молчала она и потом, когда молодой целитель стал появляться во дворце все чаще, используя для этого самые разные поводы. Лорд Вейри их встречам не мешал, хотя и поручил слугам следить за тем, чтобы юноша не перешел границ дозволенного. Возможно, останься все по-прежнему, влиятельный магус всерьез задумался бы, насколько применимо к его дочери древнее правило о недопустимости браков между детьми земли и неба… но богам было угодно, чтобы через десять с лишним лет после того, как старейшина клана Краффтер послал письмо с просьбой о помощи в Воронью цитадель, ему все-таки ответили.
Так появилась Дымка.
Большая кошка, выращенная в лабораториях чернокрылых алхимиков, сочетала в себе магию семейств Корвисс и Краффтер: ее массивный серебряный ошейник таил некое хитроумное – и очень древнее – устройство, позволяющее тому, кто надел на руку специальный браслет, видеть то же самое, что видела Дымка. Браслет защелкнул на руке Марлин сам Кармор Корвисс, ближайший сподвижник пребывающего в добровольной ссылке старейшины Воронов, и с тех пор она это украшение не снимала.
Мир тьмы стал миром черно-белых фигур, размытых теней и вечного сумрака. Постепенно девушка и кошка привыкли друг к другу, и Марлин даже перестала вздрагивать всякий раз, когда ее рука нащупывала под гладкой шкурой пардуса металл. Она не хотела думать, что сделали с Дымкой алхимики, она хотела лишь наслаждаться новым миром, хоть он был и жалким подобием того, который представлялся ей по рассказам Лайона.
Лайон оказался, пожалуй, единственным, кого случившееся нисколько не обрадовало. Их встречам во дворце пришел конец: обретя зрение, девушка обрела и некую более важную роль в семье. На нее уже не смотрели с жалостью, как на беспомощную калеку, ее уважали и боялись… точнее, страх вызывала Дымка, но это не имело особого значения. Целителю дали понять, что в его услугах больше не нуждаются, и теперь уже Марлин пришлось изыскивать способы тайком встречаться с тем, кто долгие годы был ее единственным другом.
Чем все закончилось, Эсме и Кузнечик видели своими глазами, а до этого еще была неделя медленного угасания…
– Вас, наверное, пугает мое спокойное лицо, – прошептала Марлин. – Я давно знала, что переживу его, – ведь отпущенные нам Заступницей сроки трудно сравнивать. Но потерять все сейчас… Не ожидала, что это будет так больно. Простите, я не могу больше говорить.
Некоторое время все, включая пардуса, сидели тихо.
– Итак, о каком деликатном вопросе идет речь? – мягко проговорила Эстрелла. – Сдается мне, не о болезни.
Не успела Эсме ответить, как Марлин Краффтер встала, жестом подзывая Дымку. Кошка одним плавным движением перетекла из угла комнаты к хозяйке, по пути задев колено Кузнечика. Тот едва сдержался, чтобы не пискнуть от страха.
– Не хочу вас смущать, – сказала Марлин. – Лучше я…
– Оставайтесь! – перебила Эсме и смутилась из-за собственной невежливости. – Вы рассказали мне о своей жизни, я расскажу кое-что о своей. Быть может, именно вместе вы и Эстрелла сумеете мне помочь, потому что все и впрямь очень сложно. Я… я даже не знаю, как начать.
Тут Кузнечик сделал такое, чего сам от себя не ожидал: он кашлянул, чтобы привлечь внимание, и хрипло проговорил:
– Покажи им. Покажи… на мне.
Эстрелла удивленно подняла брови, но ничего не сказала; Дымка выжидающе уставилась на Эсме. Целительница взглянула на юнгу с удивлением, которое тотчас же сменилось сомнением пополам с печалью – и, чтобы она не передумала, он протянул руку.
Зажмурился, чтобы ничего не видеть…
«Видишь? Я верю тебе».
Пришла боль.
– Заступница! – ахнула Эстрелла. – Этого не может быть!
– Не может, – согласилась Эсме. Она обняла Кузнечика, прижала к себе его лохматую голову, и юнга почувствовал сквозь отголоски боли, как колотится ее сердце. – Но мне приходится с этим жить. Помогите, прошу вас! Хотя бы… хотя бы объясните, что со мной происходит.
По лицу Эстреллы пробежала тень.
«Она что-то знает, – понял Кузнечик со смесью восторга и ужаса. – Она действительно что-то знает!»
– Давай-ка начнем сначала, – проговорила пожилая целительница. – Кто ты и откуда? Впрочем, я сперва попробую догадаться. Ты из какого-то весьма отдаленного порта – может, на самой границе с Окраиной, – где целителей очень мало и смотрят на них с опаской, как на столичную диковинку. Твоего дара никто не замечал и не развивал, ты росла, как цветок в чистом поле, пока однажды в порту не появился странник, сам наделенный целительскими способностями, – он-то и начал тебя обучать. Но потом… а что же случилось потом?
– Потом он умер, – тихо сказала Эсме.
«Если не вдаваться в детали, – подумал Кузнечик, – так все и было».
Эстрелла кивнула, как будто не сомневалась в своей правоте.
– Посвященные называют таких, как ты, «порчеными», – с горечью сказала она. Эсме вздрогнула всем телом, словно от удара. – Говорят, дескать, искаженный дар годится только для разрушения.
– Но она умеет исцелять! – встрял Кузнечик и тут же с ужасом понял: он не может показать этой женщине шрам на своей шее, поскольку тот с недавних пор сделался особой приметой юнги с пиратского корабля. А голос? Она ведь может обо всем догадаться по его хриплому голосу! Его вновь захлестнуло ледяной водой.
– Я верю, верю. – Эстрелла криво улыбнулась. – Я же не посвященная, а простая целительница. Проблема в том, что мне слишком мало известно об этой… особенности. Я ни разу не встречала целителей, которые призывали бы черный, разрушительный свет вместо золотого.
– Неправда, – тихо возразила Марлин. – Я, конечно, ничего не смыслю в целительстве и даже не знаю, как блестит золото. Но… однажды, когда Лайон пытался исцелить мои глаза, облако вокруг его рук стало черным. В тот раз мне было очень больно. И… это все равно не помогло.
Теперь настал черед Эстреллы и Эсме изумленно уставиться на Марлин. Кузнечик тоже растерялся: он думал, это Стражи наделили Эсме разрушительной силой, но теперь получалось, что они разбудили в ней нечто, до тех пор дремавшее. И он не мог отделаться от ощущения, что Эстрелла знает больше, чем говорит…
– Есть один слух, – наконец проговорила она. – Даже не слух… так, обрывок полузабытой легенды. О существе, которое мы, целители, заточили в некую темницу. Это существо только и умело, что разрушать. Но мы… как-то его одолели.
– Заточили в темницу? – повторила Эсме. – Но как? У нас же нет…
Тут она в ужасе умолкла и поднесла руку ко рту. Эстрелла молча кивнула; две женщины подумали о чем-то, известном лишь им одним. И что-то поняли.
«Они вряд ли станут мне что-то объяснять, – подумал Кузнечик с внезапной обидой. – Я ведь по большому счету чужак…»
~~~
– Чужак, – проговорил Умберто вслух, споткнувшись о камень на обочине дороги. – И дурак.
«Она ведь тысячу раз рассказывала про свой целительский сундук – не тот, что в каюте, а тот, что внутри!»
– Это ты про кого? – поинтересовался Крейн, бросив взгляд через плечо.
– Про себя, – буркнул Умберто.
Эсме и Кузнечик ~отдалялись~ от него с каждой секундой, и сквозь иллюзорный образ маленькой гостиной в незнакомом доме проступала рыбацкая деревня на окраине Эверры – помощник капитана и не заметил, как они с Крейном дошли до нее. Вокруг не было видно ни души; наверное, кто-то сообщил о приближении незваных гостей, и местные жители попрятались по домам. Крейн пришел сюда, чтобы отыскать рыбака, о котором рассказывал Кирен, – единственного, кто сумел спастись от пожирателя кораблей. Дело оказалось вовсе не таким простым, как он рассчитывал, но магус не собирался отказываться от своей затеи и спокойно шел вперед в надежде повстречать кого-нибудь на пути. Умберто шагал следом за капитаном, глазел по сторонам и мысленно клял себя за то, что вчера рассказал ему про везучего парня. Надо было держать язык за зубами, и тогда он не очутился бы сейчас в этом поселке, столь похожем на другой, ненавистный его сердцу.
Про то, как «Невеста ветра» позволила ему подслушивать и подглядывать за Эсме, он умолчал.
Они шли по узкой улице, которая то и дело виляла из стороны в сторону, и постепенно приближались к пристани. День выдался ясный, жаркий: простиравшееся до самого горизонта море блестело так, что становилось больно глазам. Далеко от берега мелькнули несколько треугольных парусов.
«Им никогда не стать большими, – вдруг подумал Умберто. – Это рыбачьи лодки, они навечно останутся такими, как сейчас. Несправедливо…»
– Что-то случилось? – вдруг спросил Крейн, приостановившись. – Ты сам на себя не похож.
– Да нет, всё в порядке… – он пожал плечами. «Надо что-то сказать, чтобы он не понял, о ком я думаю». – Просто мы зря теряем время. Зачем тебе нужен этот рыбак? И так ведь понятно, что за тварь его чуть было не сожрала.
– Без сомнения, – ответил магус. – Но мне бы хотелось узнать, где именно это произошло. И вообще о любом событии лучше узнавать из первых уст, а не от сплетников. Не удивлюсь, если на самом деле все было совсем не так, как твердит молва.
– Да-да! – хмыкнул Умберто. – Может, этот рыбак вовсе не выходил в море, а пьянствовал где-нибудь втихомолку и потом всем рассказал то, что ему пригрезилось в хмельном бреду?