низко поклонившись Андраде, шли по проходу между столами к своим местам в дальнем углу зала, Андри увидел, что мальчик встретился глазами с Холлис и с улыбкой на губах удерживал ее взгляд так долго, как мог.
Как только Андраде распустила их и отправилась в свои покои, Андри разыскал Избранную своего брата и спросил:
— Кто это был? Ты расслышала его имя?
— Чье имя?
— Ты прекрасно знаешь, чье. Того самого, с черными волосами и странными глазами.
— По-твоему, они странные? Его имя Сельгес или что-то в этом роде, я не расслышала.
— Интересно, откуда он приехал, — задумчиво произнес Андри. — Ты заметила, что он ни разу не опустил взгляд и смотрел на Андраде прямо в глаза?
— Мальчик с такой внешностью, как у него, должен был привыкнуть к тому, что на него постоянно смотрят. Похоже, его прямой взгляд — это всего лишь ответ на чужие взгляды, своего рода защитная реакция. Но одно ясно — кто-то недавно сделал его мужчиной. Так что ночь первого кольца не будет ему в диковинку!
Андри попытался улыбкой скрыть смущение, от которого он не сумеет избавиться и через несколько лет. Сам он в ту ночь был абсолютным девственником. Он не имел представления о том, какая из здешних женщин приходила к нему, и надеялся лишь на милость Богини, что так и не узнает этого, потому что ничего чудесного в той ночи не было. Вот Мааркен, который тогда еще был здесь, догадался, кто к нему приходил, хотя, конечно, не говорил об этом прямо. Но через несколько дней Андри сделал любопытное заключение: оказывается, чертовски неудобно считать привлекательной даму, которая скрыта от тебя темной вуалью. Похоже, эта черта у них была фамильной. Отсюда Андри совершенно правильно вывел, что получил бы куда большее наслаждение, если бы любил эту женщину. Может быть, ночь первого кольца и существует для того, чтобы научить их видеть разницу между физическим желанием и искренней любовью и дать понять, насколько предпочтительнее последняя? Андри верил, что однажды он будет так же счастлив, как Мааркенг, как его отец или Рохан. Но пока что даже самые красивые девушки Крепости Богини не вызывали в нем ничего, кроме мимолетного восхищения.
В последнее время, работая над свитками, он пришел к забавному заключению, что слегка влюбился в пресловутую леди Мерисель. Видимо, безымянный писец тоже был неравнодушен к ней, хотя в ту пору, когда леди диктовала эти заметки, ей было лет девяносто, це меньше. Иначе зачем бы ему понадобилось приправлять — кажется, помимо воли — ее бесстрастные заметки такими выражениями, как ясные глаза, добрая улыбка и даже несравненная красота? Но и без этих намеков на редкостное обаяние леди Мерисели каждая строчка свитка свидетельствовала о мудрости, силе духа и широте кругозора этой необыкновенной женщины. У нее было свое мнение обо всем на свете, и выражалось оно метко и забавно. Любимым местом Андри в его переводе до сих пор оставалось то, в котором шла речь о древних суевериях, связанных с символикой чисел. Оно гласило:
«Есть четыре Стихии: Огонь, Воздух, Вода и Земля. Каждая из них имеет три аспекта, итого двенадцать. Цифра двенадцать состоит из единицы и двойки; сложи их и получишь три, то есть количество лун. Прибавив к Четырем стихиям двенадцать, ты получишь шестнадцать, состоящее из единицы и шестерки, а если сложишь и их, выйдет семь, которое делится лишь само на себя. Мне говорили, что стоит кому-нибудь пересчитать все звезды на небе, затем прибавить результат к количеству лун, солнцу, а затем присовокупить к нему все эти цифры, то подобным образом можно вывести некое мистическое число. Которое и покажет, что вся эта затея — сплошная глупость».
Андри представлял себе Мерисель как сочетание качеств его собственной вспыльчивой и пленительной матери, спокойной и беспощадной Сьонед, и гордой, сильной леди Андраде, но наделенную таким искусством и таким умом, по сравнению с которым все три женщины показались бы недалекими простушками. Он уже знал, ощущая печальную покорность судьбе, что той, которая станет его Избранной, придется превзойти всех замечательных женщин, которых он когда-либо видел. Восхищение леди Мериселью только подливало масла в огонь.
Андри хотелось, чтобы его дама появилась перед ним так же просто и неодолимо, как вошла в жизнь Рохана Сьонед. Он обязан был влюбиться в нее с первого взгляда — так же, как это случилось с его родителями. Он не желал тратить время на поиски жены и испытывал то же нетерпение, которое охватывало его при мысли о шагах, которые надо было предпринять, чтобы заслужить недостающие кольца. Он знал, что достоин и такой женщины и таких регалий; ложная скромность отнюдь не украшала того, кто был знатным лордом по праву рождения и обладал таким могучим даром «Гонца Солнца», как он.
Но понимание того, что все эти вещи рано или поздно придут к нему, тоже ничуть не помогало.
Добравшись до общей спальни, Сегев лег в постель, очень довольный собой и тем, как прошел вечер. Имя, которым он назвался, было не Сельгес, а Сеяст, и ухо его привыкло к этому звуку раньше, чем он сам. Юноша успешно выполнил все, что наметил заранее: он смотрел прямо в лицо леди Андраде, без труда узнал лорда Андри Радзинского и выбрал женщину, которая могла бы сделать его мужчиной, если бы Мирева уже не оказала ему эту услугу.
Сегев улыбнулся в темноте, вспомнив, как изумились , братья наутро, когда узнали, где он был. Он даже фыркнул в подушку, но прикосновение простынь к телу властно напоминало ему о событиях той ночи.
Подъезжая к дому у холма, он твердил себе, что Руваль и Маррон не имеют права относиться к нему свысока, словно к какому-нибудь малышу. Он был таким же внуком верховного принца Ролстры, как и они, и Мирева согласилась, что только ему под силу выполнить важное поручение в Крепости Богини. Он вошел в хижину, ожидая получить наставление о том, как лучше всего провести леди Андраде. Но встретила его вовсе не Мирева.
Казалось, этой девушке всего на несколько зим больше, чем самому Сегеву. Мальчику только-только исполнилось шестнадцать, но он был достаточно взрослым, чтобы оценить ее красоту. Три слоя прозрачной кисеи, цвет которой был светлее бледно-голубых глаз девушки, не скрывали ее тонкую талию, пышную грудь и бедра. Из-под золотистой вуали, к трем углам которой были прикреплены серебряные цепочки, ниспадали волны густых черных волос. У девушки был круглый лоб и острый подбородок, губы цвета летней розы и густые ресницы, которые скромно опустились, когда она прошептала:
— Ты намного красивее своих братьев, милорд…
Она закончила фразу, когда все осталось позади и мокрые от пота любовники лежали на знакомом ковре у камина:
— И мужественнее своих братьев тоже.
А потом она засмеялась.
У Сегева закружилась голова, и он отпрянул. Рядом с ним лежала не юная девушка, а Мирева — женщина, по возрасту годившаяся ему в бабушки.
Правда, на бабушку она нисколько не походила. Хотя маска была сброшена, он вспомнил о прикосновениях ласковых пальцев и внезапно вновь припал к ее губам. Рассвет они встретили в ее постели, и Мирева все еще смеялась.
— Твои братья управились трижды. Но ты удовлетворил меня целых четыре раза!
— Пять, — сказал Сегев, снова придвигаясь к ней.
— Ах, ты слишком юн и пылок, но мне такая торопливость уже не доставит удовольствия. Когда настанет ночь в Крепости Богини, тебе придется сдержаться и не позволить этой женщине почувствовать, как много ты знаешь.
Затем она объяснила, что ритуал фарадимов был всего лишь извращением обычая древних, когда обряд инициации девственников проводили лишь самые могущественные из магов — это было их право. Чары «Гонцов Солнца» были такими слабыми, что приходилось совершать акт в полной темноте и тишине, чтобы испытуемый не мог расплести их покров и увидеть, кто под ним скрывается.
— А у них каждый дурак с шестью кольцами может лечь в постель к девственнику — наверно, потому что самые могущественные из них слишком стары.
— Значит, это будет не Андраде, — с облегченным вздохом ответил он.
Мирева изобразила негодование.
— Она только на десять лет старше меня!
— Скажи лучше, на все тридцать.
Этот ответ так польстил ей, что беседа продолжилась только после пятого раза.
Сегев заворочался в постели, проклиная неуместные воспоминания, и заставил себя подумать о предстоящих задачах. Первая заключалась в том, чтобы удачно притвориться простым учеником, прибывшим осваивать искусство фарадима. Необходимость ходить в классы и слушать лекции нагоняла на него тоску, но это было необходимо, чтобы перейти к следующей задаче: обольщению прекрасной златовласой женщины, которую он выбрал для ночи превращения в мужчину. Сегев должен был убедиться, что именно она завоюет право лечь к нему в постель, когда он, по указанию Миревы, даст ей вина, приправленного дранатом. Затем он найдет другие возможности отравить ее, но исподволь, не торопясь, не давая понять, что она начинает привыкать к наркотику. Временами она будет уставать, у нее начнут болеть кости — вот тогда под рукой окажется Сегев, чтобы проявить о ней нежную заботу и предложить вина… впрочем, подойдет и тейз. Если Сегев окажется достаточно ловок, женщина решит, что ее самочувствие и настроение улучшились благодаря ему, а не наркотику. А когда настанет время для кражи свитков, она станет его добровольной помощницей. К тому же он не будет требовать от нее ничего необычного или невозможного. Всего лишь позаботиться о том, чтобы у ворот стояла оседланная лошадь, и сэкономить какой-нибудь невинной ложью несколько минут, которые ему понадобятся для воровства. А когда Сегев исчезнет, у него в крепости останется страстная защитница — правда, чахнущая и медленно умирающая от отсутствия драната.
Много лет назад один «Гонец Солнца» уже умер от этой болезни… В то утро Сегев одевался и слушал подробный рассказ Миревы об обстоятельствах рождения Масуля. Сегев не мог разделить ее разочарование из-за того, что принц Рохан не достался Янте. Юноша заявил, что глупо расстраиваться из-за обстоятельства, которое способствовало его появлению на свет.