— Я привезла к вам своего брата, — сказала она. — Он из Гжатска. Кончил шесть классов.
— Невозможно! — огорчённо отозвался завуч. — У нас огромный наплыв. Большинство с семилеткой, есть даже после восьми классов.
— Но я не могу отсюда уйти! — воскликнула Антонина. — Поймите, от вас одного зависит всё его будущее.
И горячо, почти вдохновенно, как случается в решительные минуты, она стала рассказывать обо всей короткой Юриной жизни в прифронтовом Клушине, о страшном немецком постое и теперешнем скудном существовании большой гагаринской семьи.
Завуч слушал с грустным пониманием. Большинство мальчишек за окнами обладали сходными биографиями.
— Вот что, — сказал он вдруг. — Через полчаса экзамены. Пусть ваш брат поднимается на четвёртый этаж. Я внесу его в список. Как, вы сказали, его фамилия?..
Антонина выбежала, не чуя ног.
— Скорее, Юрка, скорее! — И внезапно охнула: — Но ты же не готовился! Экзамены прямо сейчас.
— Тоня, не волнуйся, — вполголоса твердил он, пока они поднимались по лестнице, и заглядывал ей в лицо с нижней ступеньки — она бежала впереди него. — Конечно, сдам. Не боюсь я никаких экзаменов. Я всё знаю. Успокойся…
Четыре часа, пока Юра писал сочинение и решал арифметические задачи, Антонина бродила вокруг дома.
— Задачки сошлись с ответом?.. А какие были слова, трудные? Как ты их написал? Мягкий знак не забыл? — тормошила она его.
Он же повторял, как прежде:
— Да всё хорошо, Тоня. Ты не беспокойся.
Антонина снова отправилась к завучу. Тот просмотрел поданные ему списки только что сдававших экзамены.
— Знаете, ваш брат действительно очень хорошо сдал. Четыре и пять. Мы его принимаем. Но общежития дать не могу. Все койки уже заняты. Попробуйте устроить у местных жителей. В прошлом году наши ученики снимали углы.
Антонина и Юрий перешли железнодорожную линию, постучали в первый дом. Открыла старуха. Да, у неё жил ремесленник. И занимался тут, и спал. Тихий, прилежный постоялец (она испытующе скользнула глазами по пришедшим). У неё очень хорошие условия, почти что отдельная комната. Берёт недорого: всего двадцать пять рублей в месяц.
"Почти отдельная комната" оказалась тесным чуланом без окна, отгороженным грязной ситцевой занавеской. В чулан вмещались только раскладные козлы с соломенным тюфяком да больничная тумбочка, заменявшая и стол и шкаф. Лампочка малого накала болталась на шнуре.
Антонина оглядела этот затхлый закуток и за руку вывела брата на вольный воздух. После нескольких неудачных попыток они вернулись в училище. Третий раз за день Антонина постучалась к завучу.
— Ведь он не сможет платить даже одного рубля, поймите! Как-нибудь, хоть в коридор поставьте кровать.
— Некуда. Не могу!
— Тогда… всё равно зачисляйте! Будет у меня в Москве жить.
Завуч открыл было рот, чтоб отвергнуть и эту возможность. Но Тонины карие глаза так упрямо сверкали, а гладкие упругие щёки так ярко пламенели, что молодой человек только вздохнул и улыбнулся. Рука его сама собою потянулась к перу. "Явиться на занятия 25 августа", — написал он на бланке.
— А если для меня не будет койки? — совестливо бормотал Юра, когда они уже вечером возвращались обратно в электричке.
Антонина бесшабашно махнула рукой.
— Да забудут тогда все уже про твою койку! Приезжай пораньше и занимай любую.
Поначалу в цехе с конвейера, куда ставили начинающие формовщики, в том числе и Юрий, свои изделия, шёл густой брак; хотя мастер к концу смены хватался за голову при виде перекошенных стержней в опоках, всё-таки они делали что-то уже собственными руками. Пальцы, недавно способные держать лишь ученическую ручку, становились со дня на день гибче, цепче, взрослее. А какой юнец не спешит стать мужчиной!
Да и первая получка, из которой половина тотчас была отослана Юрием в Гжатск, — разве это не наполняло его, как и других парнишек, внутренней гордостью и удовлетворением?
— Юра показался мне поначалу, — рассказывал завуч ремесленного училища, — слишком хлипким, тщедушным. А вакансия оставалась единственно в литейную группу, где дым, пыль, огонь, тяжести… Вроде бы ему не по силам. Да и образование недостаточное: шесть классов. Мне сейчас трудно припомнить, почему я пренебрёг всем этим и что заставило всё-таки принять Гагарина. Наверно, та целеустремлённость, которой он отличался всю последующую жизнь, его желание учиться. Ну что ж, раскаиваться нам не пришлось. Случайно сохранилась ведомость за первую четверть: у него прекрасные отметки. Но был ли он особенным? Нет. Просто работящим, живым, обаятельным.
Итак, Люберцы, 1949 год.
Их было трое, смоленских мальчишек: Чугунов, Петушков и Гагарин. Смоленское землячество. Они заприметили друг друга ещё в актовом зале, после сдачи экзаменов, и дальше уж так и держались вместе. И тогда, когда пришли на завод и впервые увидали там, как из вагранки чугун течёт, и позже, когда решили — кровь из носу! — кончать седьмой класс, хотя это была нагрузка сверх учёбы в ремесленном и сверх работы на заводе.
Первым такую мысль подал Тима Чугунов.
— Я, ребята, пойду в вечернюю, — рассудительно сказал он. — Надо.
— Я тоже, — подхватил тихий Саня.
Юрий размышлял не больше секунды.
— И я.
— У него было такое свойство, — рассказывал потом Петушков. — Он не начинал первый, но сразу подхватывал всё толковое и уже ни за что не отступал.
— Как же вам хватало времени?
— А после отбоя выйдем из спальни, сядем на лестнице, под лампочку, и учим уроки. Потом наш воспитатель Владимир Александрович Никифоров, видя, что у нас не блажь, что мы решили заниматься по-настоящему, дал нам комнатку для троих. Мы каждый день сидели до часу. Каждый занимался молча. Если что-нибудь не пойму, спрошу Юру. Он быстренько объяснит, и снова у нас тишина, только страницы шелестят. Юра со своей помощью не навязывался, но так уж получилось само собой, что мы старались делать, как он.
А я подумала: уже тогда в нём стали проявляться почти незаметные поначалу черты героя своего времени — умение объединить вокруг себя людей и поворачивать мир его светлыми сторонами.
Рассудительный Тимофей Чугунов оказался нынче плотным приветливым мужчиной.
— С Юрой всегда было интересно, — говорил он. — Он больше нас читал и уже о многом знал из того, о чём мы и не слыхали. Уроки ему почти не приходилось готовить — запоминал в классе. А энергии было так много, что без дела он просто не мог оставаться. Отсюда, мне кажется, возникла и его любовь к спорту. У него было много азарта. Однако азарт никогда не делал его бесчувственным или злорадным. Как-то мы бегали на лыжах, шёл зачётный кросс, и вдруг Юрин соперник сломал палку и так растерялся, что остановился. Юра на ходу сунул ему свою лыжную палку и всё-таки обогнал его.
Хотел ли он стать лётчиком? Не знаю. Юру всё-таки больше тогда увлекала физкультура. Нет, он в своих мечтах никогда не зарывался, трезво выбирал возможное. Хотя и самое трудное из возможного!
Когда ремесленное училище было окончено, Петушков и Чугунов получили направление в Саратовский индустриальный техникум. Что касается Юрия, то в ту пору он мечтал совсем о другом поприще: ему хотелось поехать в физкультурный, в Ригу.
Иногда будущее решают мелочи. В Саратов сдавать экзамены можно было ехать тотчас, а в Ригу — спустя месяц.
— Ну и где ты будешь этот месяц болтаться? — увещевал своего воспитанника завуч Владимир Ильич Горин-штейн, как каждый производственник, не желавший, чтоб пропадали зря два года литейного обучения в училище.
— Юра, а мы? Как же ты без нас? — завздыхали Тима и Саня.
Юра немного помялся и… передумал. Чашечка невидимых весов вздрогнула и качнулась. Вектор решительно указал на космос. В Саратов.
НОВЫЕ МЕСТА. НОВЫЕ ЛЮДИ
Когда Юрий Гагарин приехал в Саратов, ему сровнялось восемнадцать лет.
Среди поступающих в индустриальный техникум было шестеро отличников, и в их числе Юрий Гагарин.
Все учителя Гагарина дружно твердят, что он всегда и всему учился одинаково хорошо. Трудно было даже уловить, существовали ли у него какие-нибудь особые пристрастия. Позже с одинаковым успехом он делал доклады и по физике и по истории.
Потом, когда прошли уже четыре учебных года и близился выпуск, то есть в то самое время, когда Юрий уже твёрдо знал для себя, что будет не литейщиком, а лётчиком, он продолжал учиться так же ровно, увлечённо и старательно.
Признаюсь, это несколько озадачило меня. Было бы вполне естественно — и не в укор ему, — если б все силы он бросил теперь на занятия в аэроклубе, а не на ненужную в будущем технологию литейных печей!
— Как вы думаете, почему он так хорошо учился? — задала я несколько странный вопрос. — Он ведь не был тщеславным и не стремился во что бы то ни стало к первенству?
— О нет! — воскликнула преподавательница истории Надежда Антоновна Бренько. — Он был простодушный и жизнерадостный мальчик. Мне кажется, ему просто было всё интересно. Всё на свете, с чем бы он ни сталкивался. А о том, что у него свои планы, я узнала лишь месяца за три до выпуска. Мы как-то разговорились все вместе — ведь у них была маленькая группа, человек пятнадцать, и за четыре года я их всех узнала очень хорошо, потому что они приходили иногда к нам с мужем домой, особенно когда муж заболел. "Вот, — сказала я им тогда, — сейчас вы ещё мои ученики, но я смотрю на вас и вижу будущих инженеров, директоров ремесленных училищ, а может быть, даже и учёных". Ребята приосанились, лишь Юра засмеялся и, приложив левую ладонь к груди — был у него такой излюбленный шутливый жест, — сказал: "А вот про меня вы не угадали. Я не буду ни инженером и ни учёным, а лётчиком-испытателем, как Чкалов. Надо же кому-то и Чкалова заменить". Смерть Чкалова была тогда ещё у всех в памяти, и слова эти никак не прозвучали хвастовством, а скорее трогательно. Я не отнеслась к ним серьёзно. "Зачем же тебе выбирать такую хлопотливую профессию? Кочевать с места на место…" В общем, мне казалось тогда, что это обычные мальчишеские выдумки.