— Что я могу сделать, Катти? — спросил я, прячась под личиной Пера. — Он покинул санаторий. Он напал на Гибких. Теперь его судьба никому не ведома.
Мы остановились недалеко от транспортной кабины. Тихо было в этом маленьком парке полярного интерната. Кажется, даже в кустах никто не прятался, выслеживая стрекотунчиков или подстерегая случайных посетителей.
— Принимая решение надо было учесть состояние Никки, — твердо сказала Катти. — Вы обязаны были это сделать. Настоять на ином наказании. Или… или скрыть случившееся.
— Ты меня обвиняешь? — растерянно спросил я.
Или — уже не я? Наставник Пер, обжившийся во мне? Наставник Пер, готовый бить Геометров их же оружием, воспитывать пятую колонну в снежных пустынях, лгать и поучать — ради благих целей?
— Да, — спокойно ответила Катти. — Обвиняю, Наставник. И могу это повторить в Мировом Совете.
Нет, этот мир совсем не безнадежен. Он даже не статичен. Он несется под уклон, но я стою сейчас на пути. И взлет его, и падение — для меня лишь равнина. Только — протянуть руку и толкнуть.
Какое сладкое искушение — на миг поверить в себя!
— У Никки были стихи, — тихо сказала Катти. — Давным-давно он читал их мне. Знаете, он словно чувствовал, что с ним случится… такая беда…
Я молчал, я не перебивал ее. Она пришла сюда ни обвинять Наставника Пера, ни просить его походатайствовать за затерявшегося в снегах и почти наверняка мертвого Никки Римера. Ей нужен был кто-то, с кем можно поговорить о Никки.
А Таг и Ган ее не устраивали. Может быть тем, что сумели заломить мне руки за спину?
— «Все воспоминанья мои скатаны в большой золотой шар
шар покатился по коридору…» —
задумчиво произнесла Катти.
И я, спрятанный в теле Наставника Пера, вздрогнул, вспоминая стихи Ника.
Странные стихи о человеке, который всего-то хотел — войти в дверь, не зная, что за ней поджидает чужая память.
— «Но шар ему в голову вбил воспоминанья что были моими
и он назвался моей фамилией вместо своей войдя в дверь
и теперь
я хоть недолго могу быть спокоен»
Ник-Ник-Никки… мальчик чужой, далекой Земли, такой похожей Земли… Нам суждено было встретиться — пусть ты был уже мертв в миг нашей встречи. И все-таки ты во мне, и ты еще немного жив. В отличии от Наставника Пера, после которого не останется ничего.
Ты будешь жив, пока живу я. И, может быть, впервые в жизни будешь спокоен. Хоть недолго.
А Катти читала стихи дальше, легко, не напрягаясь, она помнила их наизусть, и я сжался, ибо знал, что она скажет дальше:
— «Мои воспоминания стали его —
я же не помню сейчас ничего
а он побежал поплакать на могилку дедушки моего
присяжного укротителя диких зверей
который был может не лучшим но и не худшим из людей…»
— Он был хороший поэт, — сказал я. — Он был настоящий поэт, Катти.
— Я могу продолжить, — сказала Катти.
Я тоже это мог. И продолжил:
— «А память,
из чего она состоит
как она выглядит
и какой потом обретает вид
эта память…»
— Я не знала, что Никки читал вам эти стихи, Наставник Пер, — задумчиво и словно бы даже с неловкостью сказала Катти. — Он ведь написал их три месяца назад. Наставник, неужели вы знали, что Ник продолжал писать стихи? Наставник?
Я молчал. Мне нечего было сказать.
— Наставник Пер, вы очень хорошо их читали, — Катти не отрывала от меня взгляда, все более и более недоумевающего. — Почти как Никки. Как Никки.
Вот ты и попался, Петя Хрумов.
Есть такая штука, под названием душа, и ее подделать куда сложнее, чем форму лица или генотип.
— Воды… — попросил я, оседая на землю. — Катти, принеси воды. Мне… мне плохо. Воды!
Секунду растерянность и неясное подозрение боролись в ней с готовностью прийти на помощь. Потом Катти бросилась бежать к туннелю, ведущему в здание интерната.
А я, вскочив со всей прытью старческого тела, метнулся к транспортной кабине.
Все. Кончилась передышка. Началось бегство.
И все равно, Ник Ример, спасибо тебе за стихи!
Я ударил кулаком в ртутную жижу терминала. Миг, пока управляющие системы Геометров, эти куцые электронные мозги, входили в контакт с моим разумом, был долог и томителен. Я попался. Я раскрылся.
И потерял шанс передохнуть, отсидеться день-другой в теплом нутре интерната…
Пункт назначения?
— Наставник!
Я обернулся, встретившись взглядом с Катти. Она вернулась. Замерла как вкопанная на краю полянки, глядя на Пера, только что хватавшегося за сердце, а теперь — собирающегося улизнуть.
Слишком мало во мне от Наставника Пера! Только плоть.
Его душа была мне чужой.
И Катти почувствовала неладное.
Уточните пункт назначения!
Куда бежать? Где меня не догадаются искать в первую очередь? Где можно укрыться, спасая свою бесценную жизнь, свое трижды сменившееся тело…
Кабина?
Я даже не успел обрадоваться. Управляющая система прочла мои мысли и сочла их приказом. Здорово.
— Первая! — крикнул я.
Входите.
— Наставник! — закричала Катти, когда я нырнул в открывшуюся дверь. — Наставник?
Она бросилась к кабине, и я увидел ее лицо сквозь мутное стекло, почувствовал напряженный и уже понимающий взгляд.
Потом снизу ударил голубой свет.
Бег.
Все что мне осталось. Скрываться, прятаться, ускользать. Один человек — слишком мало, чтобы изменить мир.
Место прощания. Освободите кабину.
Я постоял секунду, прежде чем выйти. Сквозь стекло пробивался свет — неровный, мерцающий, багровый.
В какую преисподнюю привела меня транспортная кабина?
Шагнув в открывшуюся дверь я замер.
Темно. Здесь ночь — и, почему-то, кажется, что она здесь всегда. Жарко. И этот жар — такой же вечный, как и тьма. Воздух тяжелый и душный, наполненный запахом пепла.
Тянул со спины слабый ветерок, но и он был горяч и вязок.
Кабина стояла на краю огромной каменной чаши. Вначале мне показалось, что это жерло вулкана — снизу, с полукилометровой глубины, шло темно-красное, лавовое свечение. Но черный камень был вылизан до зеркального блеска, до той правильности, к которой никогда не снисходит природа, но которая так нравится Геометрам.
Узкий уступ, шедший по краю чаши, был буквально утыкан транспортными кабинками. Каждые сто шагов… каждые пятьдесят метров — цилиндр темного стекла, едва угадываемый по сиреневым отблескам. Но очень, очень редко и далеко друг от друга, стояли на каменном бортике люди. Расплывчатые силуэты — тени красного огня, бушующего далеко внизу.
Как зачарованный я подошел к краю чаши. Никаких ограждений. Никаких световых указателей, силовых полей, бортиков — отделяющих каменный уступ от обрыва. Потрясающе. Геометры очень любят жизнь. Что может заставить их соорудить такое?
Чаша черного камня, с колеблющимся на дне озером темно-красного пламени, дрожащий воздух — отсюда исходит в темное, даже звезд лишенное, небо, столб горячего воздуха.
Тишина — живая, высасывающая звуки, не просто отсутствие звука, а Тишина с большой буквы.
Я ударил ногой по камню — звук утонул в тишине, жалкий и беспомощный.
Я обернулся — кроме искристого контура кабины ничего не было за спиной.
Словно эта чаша, зачерпнувшая темного огня, стоит вне времени и пространства. Вне мира Геометров. В вечной ночи.
Для чего он создан, этот темный алтарь, в рациональном и правильном мире Родины?
— Прощание… — шепнула ночь. Голос ниоткуда, именно голос, а не телепатический сигнал.
Обернувшись к чаше — вовремя! — я увидел, как на мгновение возникла над каменным кратером, над красным пламенем, крошечная темная песчинка. Что-то слишком далекое, чтобы увидеть очертания человеческого тела…
— Гарс Эньен, оператор киберсистем, прощание…
Песчинка падала вниз, расцветая венчиком белого дыма. Огненного озера плоть не коснулась. Растворилась на полпути, ушла вверх, в жаркое темное небо.
— Прощание… Рини Сакко, воспитанница, прощание…
Еще одно тело несется вниз, превращаясь в дым, возносясь к небесам Геометров.
— Прощание… Данге Крин, оператор кварковых реакторов, прощание…
Я стоял над чашей крематория. Самого огромного и странного, который только можно себе представить.
Наверное, таких погребальных вулканов много. Даже в таком уютном и безопасном мире люди должны умирать чаще.
Но с меня хватит и этой сцены. До конца дней моих. Тьма, подсвеченная лишь рукотворной гееной на дне кратера, сиреневые искры кабин, редкие силуэты людей и разрезающий тишину равнодушный голос.
— Прощание… Хати Ленс, ребенок, прощание…
Чтобы понять жизнь чужих, надо взглянуть на их смерть.
Может это и правильно, что плоть превращается в пепел и уносится в небо, чтобы осесть на землю, прорасти травой и деревьями?
Только, все равно, нужно что-то еще, кроме стерильных огненных печей и балкончика для скорбящих друзей.
Хотя бы грубый цементный обелиск у воронки в глухой сибирской тайге. Временный обелиск, так и не сменившийся гранитной стелой. И все же он стоит, там, в ином мире, на моей Родине. И к нему можно прийти, уткнуться в шершавый крошащийся край лбом и прошептать «Я пришел…»
Даже не зная, что говоришь сам с собой…
— Прощание…
— Пер?
Я обернулся, ловя себя на том, что все дальше и дальше склоняюсь над краем чаши. Еще миг, другой — и я стал бы частью мира Геометров. Просто, незатейливо и надежно.
Голос Катти остановил меня вовремя.
— Кто ты?
Она стояла у кабины, одной рукой опираясь о стеклянную стену за спиной. Наверное, ей было страшно.
Хотя бы от собственных догадок.