Подбросив в него побольше дров, Леннон устанавливает свой портативный гриль, ставит на огонь кастрюльку и отмеривает точное количество воды, необходимое для того, чтобы залить кипятком пару пакетов с замороженной едой. Никогда еще бефстроганов не вызывал у меня такого восторга. По правде говоря, он вообще никогда не вызывал у меня никаких чувств, но, когда мы наливаем в упаковку кипяток, запах идет просто удивительный.
Больших валунов, на которых можно было бы посидеть, как у того водопада, здесь нет, поэтому мы расстилаем на земле у костра клапаны от палаток, а в качестве столов используем медвежьи сейфы. Когда же с ужином покончено, вытираем влажными салфетками комбинированные ложки-вилки, чтобы сэкономить воду. Леннон подбрасывает в огонь еще немного дров, мы садимся и любуемся закатом. На небе уже проглядывают звезды, и я испытываю в душе безумную радость оттого, что он предложил здесь остановиться.
– Ну как ты? Болит? – спрашивает он и смотрит на мою ногу, которую я вытягиваю перед собой.
Устроиться удобно на земле не так-то просто.
– Ноет. Да и опухоль пока не спала, – отвечаю я. Он поднимает мою ногу и подносит к своим коленям:
– Давай положим ее сюда, и я посмотрю.
Я неуверенно кладу задник кроссовки ему на бедро, он внимательно осматривает повязку на моей лодыжке:
– Думаю, все будет нормально. Единственное, ее не надо снимать, – говорит он и не дает убрать ногу, мягко кладя на колено ладонь. – Если поднять ее выше, быстрее спадет опухоль.
– Или поможет гнусной слюне этой змеи попасть мне в кровь.
– Она и так туда уже попала.
– Ну тогда отлично.
– По сути, это и есть главная проблема, когда речь идет об укусах неядовитых змей. Болезнетворные бактерии. Ты не знаешь, чем она в последний раз лакомилась, а ведь ей на зуб могло попасться что-нибудь зараженное или гнилое.
– Это ты так пытаешься выбить меня из колеи?
– Типа того, – улыбается он. – Мне нравится, когда на твоем лице появляются гримасы ужаса. Они выдает каждую твою эмоцию. Ты же ведь знаешь об этом, правда?
– Неправда.
– Правда. Я могу читать тебя как открытую книгу. Его слова меня немного смущают, да и потом, почему он до сих пор держит на моем колене ладонь?
Нет, я не жалуюсь. От этого меня охватывает… приятное чувство.
– А вот я тебя читать совсем не могу, потому как ты невыразительный.
– С таким лицом я обычно играю в покер.
Я смеюсь:
– Игрок в покер из тебя никудышный. Помнишь, как мы с тобой его осваивали? В тот вечер ты продул мне кучу печенек «Орео».
С Адамом, отцом Леннона, я провела совсем немного времени, потому что обычно не он приезжает в Мелита Хиллз, а сын сам ездит к нему в Сан-Франциско. Однако время он времени он все же наведывается в наш городок, а в свой последний приезд минувшим летом захватил с собой колоду игральных карт и огромную коробку печенья «Орео», чтобы делать ставки. Мы расположились за обеденным столом. Санни и Мак и резались в «Техасский Холдем» до первого часа ночи. Маме пришлось перейти через дорогу, чтобы меня забрать, потому что я отключила на телефоне звук и даже не думала, что уже так поздно. В итоге она тоже сыграла пару партий в покер, пока в два часа ночи не позвонил папа и до нас не дошло, что мы вляпались.
– И повеселились же мы тогда, – улыбается Леннон. – Помню, я так ржал, что даже потянул на боку связки.
– А мы от этого расхохотались еще больше.
– Твоя мама тогда сорвала куш, помнишь? Весь выигрыш достался ей. Кто же мог знать, что она так круто играет в покер?
Я тогда тоже удивилась. Как же шумно она выражала свой восторг, когда выиграла. Думаю, что перебудила своими победоносными криками добрую половину соседей.
– Твой отец веселился до упаду, вырядившись в костюм крупье, раздающего в казино карты при игре в покер, и не забыв присовокупить к нему зеленый козырек. Когда он что-то делает, то выкладывается по полной, да?
Лоб Леннона прорезает морщинка.
– Да, – тихо произносит он.
В коридоре у Санни и Мак висят в рамках фотографии Леннона и Адама во взаимодополняющих друг друга костюмах для Хеллоуина, выполненных в мельчайших подробностях. Картонная коробка из-под молока и печенье. Бэтмен и Робин. Марио и Луиджи. Серфер и акула. Люк Скайуокер и Йода. Это продолжалось долго – началось, когда Леннон был еще ребенком, а закончилось в тот год, когда я поселилась на Мишн-стрит. Леннон слишком вырос, чтобы ходить на Хеллоуин по соседям, а Адам уехал в какое-то панковское турне.
– Я до сих пор не могу предположить, где он раздобыл ту гигантскую упаковку печенек «Орео». Их же там была не одна сотня.
– Украл на работе. Или, если воспользоваться его словами, позаимствовал, – говорит Леннон, и один уголок его рта приподнимается в улыбке. – Позже Мак, узнав об этом, устроила ему жуткий скандал. Ты же знаешь ее отношение к воровству.
Да, к этому явлению она действительно совершенно нетерпима. Думаю, это как-то связано с тем периодом, когда она бомжевала подростком. Да смилостивится Бог над тем, кто попытается стянуть в «Игрушках на чердаке» какой-нибудь вибратор – в конечном счете ему придется выслушать нравоучительную речь, пока она будет звонить в полицию. Леннон явно погрустнел. Не знаю, что я такого сказала, что у него ухудшилось настроение, но не успеваю его об этом спросить, как он прогоняет мотылька, прилетевшего на свет к костру, сильнее сжимает мою коленку и трясет ногу, чтобы привлечь мое внимание.
– Слушай, я же совсем забыл. У меня в рюкзаке колода карт. Я захватил их раскладывать пасьянс. Хочешь, сыграем в покер?
– На что? Печенья у нас нет. А Джой убьет меня, если узнает, что я поставила на кон деньги, которые она дала мне на всякий пожарный случай, когда я отправлялась в этот поход.
Леннон на мгновение задумывается.
– Можно воспользоваться дражешками М&М из твоей походной смеси.
Можно.
– И сыграть всего пару раз, пока здесь не стемнеет, – говорит он, – потом можешь доставать свой телескоп и глазеть на звезды.
– Ну ладно, – хихикаю я, – ты сам напросился, приятель. Готовься продуться в прах!
Становится слишком темно, карты у огня различимы не очень хорошо, а медвежьи сейфы слишком маленькие, чтобы на них играть. Поэтому мы решаем сложить наши рюкзаки в палатке Леннона, а играть в моей, большей из двух, где карты можно сдавать без труда. Светильник размером с ладонь, который мне одолжил Леннон, дает достаточно света, мы открываем входной клапан и застегиваем на «молнию» сетку, чтобы обеспечить приток воздуха, но оградить себя от комаров.
Мы тратим какое-то время на то, чтобы выбрать из походной смеси дражешки М&М, потом играем пару конов, чтобы вспомнить, как это делается. Я постоянно путаю флеш-стрит с фул-хаусом, что же касается Леннона, то он и вовсе позабыл половину правил. Мы, вероятно, и дальше играем неправильно, но это совершенно неважно – нас слишком уж разбирает смех.
Я чувствую себя естественно и хорошо. На душе легко.
Мы играем до тех пор, пока снаружи не всходит Луна, а на небе не высыпают звезды. Костер почти погас. Я даже забываю про укус змеи, вскрикиваю, когда Леннон случайно задевает мою лодыжку и потом долго извиняется. После чего спрашивает, как моя крапивница, и гладит мне ногу. За ужином я приняла несильный антигистаминный препарат, поэтому на данный момент она донимает меня не слишком. Впрочем, меня попросту может отвлекать от мыслей его теплая рука, которой он гладит мою обнаженную кожу. От этого я явно опять забываю об укусе змеи. По правде говоря, забываю вообще обо всем, в том числе и какие у меня на руках карты. В итоге все дражешки М&М достаются ему.
Хотя ногу он мне больше не гладит, я по-прежнему счастлива. Улыбаюсь про себя, собираю карты и аккуратно складываю их в колоду:
– Ты же знаешь, так нечестно.
Я же отвлеклась.
– Очень даже честно, – отвечает он, тщательно собирает дражешки и кладет их обратно в медвежий сейф. – Завтра будешь лопать свою скучную смесь из орехов и сухофруктов и думать: «Я, наверно, сошла с ума, когда делала все эти ставки. А как хотелось бы сейчас съесть чего-нибудь шоколадненького». А я буду хохотать, как повелитель ада.
С этими словами он изображает своим глубоким голосом искомый смех.
– Ладно, ладно, – говорю я, толкая его плечом, – твой отец будет гордиться, что ты соответствуешь в покере заложенному в тебе потенциалу. Когда в следующий раз с ним увидишься, скажешь, что тебе наконец удалось выиграть.
Леннон шмыгает и трет нос, трепеща своими темными ресницами. А когда я пододвигаю ему колоду, не отрывает от нее взгляда:
– Ну да, только это будет непросто.
– Почему это?
Он поднимает голову и смотрит мне в глаза:
– Потому что его больше нет.
Я застываю как вкопанная:
– Что ты такое говоришь?
– Отец умер.
– Когда?
– Минувшей осенью.
Не может быть! Прошлой осенью?
– Но… – Я даже не могу ничего толком сказать. – Что это значит? От чего?
– Он покончил с собой.
Без всяких предупреждений из моих глаз ручьем льются слезы.
– Нет. Это невозможно.
Леннон засовывает колоду в картонную коробку:
– Однажды он уже пробовал, но у него ничего не получилось. Подружка нашла его и отвезла в больницу вовремя для того, чтобы ему промыли желудок. Потом он сказал, что просто переборщил с обезболивающими, но она ему не поверила. И оказалась права. Потому что через пару дней он повторил попытку. На этот раз успешно.
Теперь я плачу совершенно бесшумно, но мои щеки щекочут обжигающие слезы, плюхаясь на нейлоновый пол палатки.
– Я даже понятия ни о чем не имела.
У Леннона мрачнеет выражение лица.
– Я знаю. В школе почти никто не обратил на это внимание. Хотя я думал, что ты точно должна была что-то слышать… Об этом писали в газетах. И пару часов горячо обсуждали как модную тему в Интернете…
Леннон слегка качает головой.