– Мне никто ничего не говорил, – шепчу я и поднимаю на лоб очки, чтобы вытереть слезы, – прости. Не понимаю, как можно было об этом не знать. И я не могу понять, почему… Ведь твой отец был счастлив. Такой веселый, постоянно смеялся… Как тогда…
– Он долгие годы держался на антидепрессантах, а потом, никому не сказав, перестал их принимать.
Вбил себе в голову, что его музыкальная карьера закончилась. Впал в депрессию оттого, что на него всем наплевать, что его толком никто и не помнит.
– Неправда! Их записи до сих пор покупают.
– Едва-едва. К тому же у него были неправильные представления о достигнутом успехе. Подумай, много ли людей могут сказать, что их песни передают по радио? Но он относился к этому иначе. Больших отчислений за композиции он больше не получал, да и группа у них была не самая популярная – не то что другие. Не знаю. Думаю, когда ему пришлось работать с девяти до пяти, он посчитал это крахом. Не смог прижиться в обычной жизни.
– О господи… Леннон…
Он кивает, не поднимая на меня глаз.
Интересно, кто-то из ребят, отправившихся в поход, об этом знал? Судя по тому, как Бретт и Саммер говорили об отце Леннона, когда Рейган везла нас на гламурную турбазу – и что потом было сказано о нем во время ссоры тем вечером, – я могу почти наверняка сказать, что нет.
Я знаю, Леннон виделся с отцом не каждый день – и даже не каждый месяц, – но они с Адамом были намного ближе, чем мы с моим отцом.
Мне в голову приходит мысль о Санни и Мак, о том, как они тоже горевали. А я ни о чем даже не догадывалась. Каким же чудовищем они теперь меня считают.
– Когда его похоронили?
– В октябре.
Когда между нами все закончилось. Танец на вечере выпускников. Открытие секс-шопа. Ссора отца с Санни и Мак.
Значит, все дело было в этом?
Бессмыслица какая-то. Почему он ничего мне не сказал?
– Я должна была прийти на похороны.
Он поднимает на меня глаза, в которых плещется мука:
– Нуда.
– Почему ты промолчал?
Его лицо напрягается, он берет пакет с походной смесью и отвечает:
– Я не хочу об этом говорить.
– Зато я хочу! Я должна была пойти на похороны твоего отца. Почему ты не захотел, чтобы я пришла?
– Да! Я хотел, чтобы ты пришла! – кричит он, пугая меня. – У меня умер отец. Это был худший момент в моей жизни. Конечно же я хотел, чтобы ты была рядом, но… – Он зажмуривает глаза и говорит уже тише: – Слушай, уже поздно, мы с тобой оба очень устали. У меня нет желания это обсуждать.
– Леннон!
– Я же сказал, что не хочу сейчас об этом говорить. Зори, черт бы тебя побрал, что в этом непонятного?
Как же мне больно. Я вся трясусь, пытаясь справиться со слезами. Совершенно смущена и выбита из колеи. Но Леннон уже расстегивает сетку от комаров и покидает мою палатку, не давая мне времени придумать нужные слова, чтобы его остановить.
Я потрясенно пытаюсь разобраться в событиях, случившихся в минувшем году. Пытаюсь обнаружить в них какой-то смысл. Чтобы понять гнев Леннона.
В последнюю неделю летних каникул мы с ним поцеловались. Втайне от всех провели Великий Эксперимент. А на вечере выпускников решили впервые появиться на публике как парень и девушка. Леннон туда не пошел и перестал со мной общаться. Макензи открыли секс-шоп. Мой отец стал с ними ссориться.
Новая информация: у Леннона умер отец. Он никому об этом не сказал.
Как все это согласуется с пройденным нами маршрутом от друзей до врагов?
Все это время я думала, что он перед той вечеринкой просто испугался и решил не выносить наши отношения на публику. Подумал, что наш эксперимент не удался, и оказался слишком трусливым, чтобы сказать мне это в лицо.
В то же время только что он набросился на меня за то, что я не была на похоронах его отца. Теперь я чувствую, что ему очень горько от нашего разрыва и что в этом каким-то образом виновата я сама.
Что же такое прошло мимо меня?
Я выбираюсь из палатки, но Леннона нигде нет. Внутри, в свете фонарика его палатки, виднеется только рюкзак. Мой он свалил перед той, где расположилась я, будто давая понять, что разговоры на сегодня закончены.
Ну что же, в таком случае у меня для него новость. Он не прав, нам есть что обсудить.
Я слишком большая трусиха, чтобы топать за ним во мрак, и уж точно не желаю застукать его в тот момент, когда он будет справлять под кустиком нужду. Поэтому присаживаюсь у тлеющих в темноте угольков и обнимаю себя за плечи, чтобы не зазябнуть. Он был прав. Звезды здесь действительно потрясающие. Я нахожу созвездие Лебедя, совсем рядом с ним Лиру, но при этом слишком расстроена, дабы оценить то, что обычно доставляет мне радость.
Проходит несколько минут, но Леннон все не возвращается. Теперь я беспокоюсь и немного злюсь. Нам надо выработать определенную систему. Он должен сообщать мне, куда идет, чтобы я не сидела и не думала, стоит ли отправляться на его поиски. А что, если он подвергся нападению медведя или сверзился вниз со скалы?
Тревожась и досадуя, я возвращаюсь в свою палатку и разворачиваю спальный мешок. Снимаю кроссовки. Надеваю их обратно. Потом снимаю опять, потому что лодыжка чувствует себя лучше без них. Решаю переодеться в более удобную одежду и лечь спать. Справившись с этой задачей только наполовину, вспоминаю, что при свете в палатке все видно как на ладони, выключаю светильник и заканчиваю уже в темноте.
Думаю, что последнее слово остается за ним.
Леннона я слышу, только когда забираюсь в спальный мешок и застегиваю молнию, сожалея, что нам приходится спать на немилосердных камнях в этой пещере, а не на более мягкой земле. Я прислушиваюсь к его движениям и понимаю, что он возится с угольками костра – надо полагать, выгребает, – перед тем как забраться в свою палатку.
Грот многократно усиливает каждый звук. Вжикает молния. Шелестит пластик. Леннон копается и что-то ищет. Потом прочищает горло, заставляя меня подпрыгнуть. Затем свет в его палатке гаснет, он еще какое-то время возится и наконец стихает.
Какая же она гнетущая, эта тишина.
С ума сойти можно. Я расстроена и не могу уснуть. И что еще хуже, мозг начинает наслаивать новые тревоги. Опухшая лодыжка. Змеи. Тени, мелькающие в пещерах. Идиотская история Леннона из японского хоррор-комикса о дырках в горе в виде человеческих тел. Наконец наступает момент, когда я, не в силах больше сдерживаться, тихо его зову:
– Леннон?
Без ответа.
Зову еще раз, на этот раз громче:
– Леннон?
– Мне и одного раза хватило, чтобы тебя услышать.
Его голос хоть и приглушен, но звучит совсем близко. Я думаю, далеко ли от меня он лежит. Интересно, если бы не палатки, я смогла бы протянуть руку и его коснуться?
– Помнишь, тебе показалось, что ты увидел в пещере мелькнувшую тень? А что, если там действительно кто-то прячется, собираясь к нам сюда скоро заявиться?
– Если бы собирались, то уже заявились бы.
– Может, они ждут, чтобы убить нас во сне?
– Может, и так.
– Леннон, мне не до шуток, – говорю я ему.
– И что я, Зори, по-твоему, должен с этим делать?
Ему не надо так на меня злиться.
– Не знаю.
– Вот когда что-нибудь придумаешь, тогда скажешь мне.
Я протяжно вздыхаю:
– Слушай, Леннон…
– По-прежнему весь внимание, – отвечает он.
– А в этом гроте нет крохотных щелей?
– В каком смысле?
– Крохотных щелей, через которые к нам могут забраться змеи.
Я слышу, как он сквозь зубы ругается.
– Можешь не сомневаться, здесь нет никаких щелей. Давай спать, Зори.
Ну нет, так не пойдет.
– Леннон? – шепчу я.
– О боже!
Я сердито морщусь и решительно стискиваю в темноте зубы.
– Слушай, я тут подумала… Поскольку есть вероятность, что тени этих пещерных троллей могут подкрасться к нам и попытаться убить, когда будешь спать, держи топорик под рукой. Просто так, на всякий случай.
– Когда я сплю, он всегда рядом со мной.
– Точно?
– Просто так, на всякий случай.
– От этого мне ни капли не легче, – возражаю я. – От твоих слов меня не покидает чувство, что ночью мы здесь действительно подвергаемся опасности.
– Конечно же подвергаемся. Ты видишь дверь, которую мы могли бы закрыть? В этом гроте мы беззащитны… и случиться может что угодно.
Я сажусь, не заботясь о том, чтобы выбраться из спальника.
– Слушай, Леннон.
– Куда же я денусь, другого выбора у меня ведь все равно нет, – бормочет он.
Я не обращаю на его слова внимания.
– Думаю, тебе надо спать здесь.
Молчание. Несколько секунд. Затем он говорит:
– Э-э-э… Что?
– Эта палатка на двоих, – говорю ему я, – я не собираюсь дарить тебе немного тепла своего тела, как ты тут недавно красноречиво выразился. Просто мне будет легче, если ты будешь рядом, когда меня будет убивать этот пещерный тролль.
Он ничего не говорит.
– Леннон?
– Да слышу я.
– И что?
– Мне надо подумать.
Я жду – с бешено бьющимся в груди сердцем. Слышится какая-то возня, вжикает молния, и у входа в мою палатку появляется силуэт. Расстегивается еще одна молния, и в образовавшийся проем просовывается темноволосая голова Леннона.
– Давай сюда рюкзак.
Я тащу его по полу палатки и подталкиваю к входу. Он исчезает и с глухим стуком опускается где-то рядом. Скорее всего, Леннон засунул его в свою палатку. Опять вжикает молния. Потом сетка перед входом отклоняется в сторону и рядом со мной на земле что-то разворачивается. Что-то вроде матраца из пеноматериала. Именно он в свернутом виде был приторочен в нижней части его рюкзака. За ним следует спальный мешок, который Леннон бросает на него сверху.
Он забирается в палатку и застегивает клапан, чтобы закрыть вход. Потом, не давая мне времени ничего понять, залезает в спальник, мелькнув черными трусами под футболкой, обнажающими мускулистые ноги…
После чего ложится рядом со мной. Палатка вдруг становится намного теснее.