– Все, больше идти не могу, – говорю я ему, с трудом переводя дух, – это самый худший в моей жизни эксперимент по восхождению по лестнице. Ненавижу эти тупые ступеньки. Ненавижу, ненавижу, нена…
– Успокойся. Мы преодолели ее почти что наполовину. Середина пути будет вон там, – говорит он, и я вижу, что в одном месте ступени действительно ненадолго обрываются.
За время нашего восхождения на гору площадки для отдыха встречались и раньше, однако эта представляет собой гранитное плато с несколькими высеченными в камне скамейками. Ее оккупировала семья туристов, отправившихся в поход с полной выкладкой, – двое ребятишек, мама и папа.
Они без конца горланят и что-то кричат друг другу, перекрывая рев все той же незримой реки. После того как вчера мы целый день не видели ни единой живой души, это зрелище меня пугает.
Леннон сбрасывает рюкзак на утопающую в тени скамью в той части плато, которая прилепилась к горному склону, я без сил опускаюсь рядом с ним, на мгновение замираю на краешке камня и только после этого расстегиваю ремни рюкзака.
Мы расположились в защищенной зоне, вроде бы публичной, но все же скрытой от посторонних глаз, и грохот реки донимает здесь не так сильно.
– Я совсем вспотела, – говорю я ему, – даже не помню, когда в последний раз до этого похода меня прошибал такой пот.
Он открывает свой медвежий сейф и извлекает из него точно тот же обед, что и вчера:
– Тебе это полезно.
– Это из-за туризма ты стал почти что качком, хотя раньше был кожа да кости?
Он щурит глаза и окидывает меня долгим взглядом:
– Качком? А я даже не знал.
– Ну конечно, – отвечаю я, чувствуя, как краснеет от жара шея.
Спокойно, Эверхарт. Я слишком близко подхожу к теме слежки за ним с помощью телескопа из моей комнаты, решаю, что зашла слишком далеко, и больше не хочу об этом ничего говорить.
– Прошлой ночью ты так и не полюбовалась звездами, – произносит он после небольшой паузы.
Тьфу ты! Он тоже вспомнил тот случай, когда я за ним шпионила. Какой ужас.
– Ну и ладно, – говорю я ему.
– Обещаю, что сегодня ночью у тебя будет самая замечательная возможность поглазеть на звезды, – говорит он, на несколько мгновений задумывается и прочищает горло. – Я не спросил тебя сегодня, хочешь ли ты и дальше отправиться в Кондор Пик. Станция рейнджеров, о которой мы с тобой говорили, расположилась по ту сторону горы. Мы будем там в полдень. Да, я только что пообещал тебе отличную ночь, чтобы полюбоваться звездами, но если ты хочешь позвонить со станции рейнджеров, чтобы за тобой прислали машину, то…
Ой! Если честно, то я об этом даже не подумала.
– Решение не обязательно принимать прямо сейчас, – продолжает он, – просто подумай и дай мне знать. Чтобы я мог выработать план в зависимости от обстоятельств.
Я киваю, и больше мы об этом не говорим. Лишь молча едим – в основном потому, что я слишком устала, дабы делать за раз сразу два дела. Единственное, что мне еще удается, это жевать. Но к тому времени, когда мы обратно пакуем вещи, семьи туристов уже нет и мы остаемся на плато одни. В этот самый момент я замечаю, что Леннон стучит ногой, будто отбойным молотком. Такое бывает с ним, когда он слишком энергично на чем-нибудь сосредоточивается – например, сдает тесты – или же очень переживает.
Перехватывая мой взгляд, устремленный на его ногу, он тут же перестает ею стучать и вздыхает:
– Глупости это. Нам с тобой надо просто поговорить.
– О чем это ты?
– О прошлой осени. Послушай, я рассказал тебе об отце. А теперь хочу услышать о твоем.
– О моем отце?
Он прищуривается и бросает на меня взгляд:
– Я хочу знать, что он сказал тебе обо мне после вечера выпускников. Думаю, он тебе что-то говорил. И хочу лишь понять, сколько в его словах было правды.
– Что-то я не догоняю, – говорю я, качая головой.
– Что он сказал тебе после вечера выпускников?
Я смотрю на него долгим взглядом:
– Ну… Он лишь попросил меня держаться от тебя подальше. Что для меня будет лучше поставить точку и двигаться дальше, потому что вся эта ситуация… подвергала меня стрессу.
– Это все?
Даже не догадываюсь, что он пытается мне сказать.
– А разве этого мало? Я ничего не говорила ему о… ну, ты понимаешь. Об Эксперименте.
Леннон пристально вглядывается в мое лицо:
– А сам он этот вопрос не поднимал?
– С чего бы это?
Он открывает рот, чтобы ответить, но в следующий момент меняет решение. Дважды. Закусив нижнюю губу и вновь постучав ногой, Леннон наконец говорит:
– Я все пытаюсь понять, почему ты вышвырнула меня из своей жизни и стала встречаться с Андре.
– Но ты кинул меня с той вечеринкой!
– Я послал тебе сообщение.
– Одно-единственное. «Прости». И на том все. Больше тебе мне сказать было нечего. Я потом тысячу раз писала тебе, но ты так и не ответил.
– Ну извини, если я был занят попыткой самоубийства отца.
Мое тело замирает как вкопанное.
– Это было… когда в школе устроили вечер выпускников?
– В тот день случилось много мерзопакостных вещей. В том числе и эта.
– Э-э-э… Ты хочешь рассказать об этом ребятам из класса?
Он неподвижно смотрит на горы вдали с таким видом, будто у них вот-вот отрастут ноги и они уйдут.
– Я потому и спрашиваю тебя об отце. Он ничего не говорил тебе о том, что случилось в тот день в отеле?
– В каком еще отеле?
Леннон закрывает глаза, что-то про себя бормочет и оседает ниже на скамье:
– Ладно, неважно.
– Ну уж нет, так не пойдет, – говорю я, на этот раз раздражаясь, – так точно не пойдет. Ты сам об этом заговорил. Сказал «а» – говори и «б». В каком таком отеле?
Он прикрывает рукой глаза и стонет.
Чем явственно завязывает мою тревогу в несколько узлов. Если Леннон думает, что дела плохи, то, на мой взгляд, ситуация намного хуже, чем я когда-либо могла предположить.
– Не молчи, говори, – упрашиваю его я.
Он сгибает руки в локтях, хлопает ладонями по коленкам, словно собирается встать, но вместо этого делает глубокий вдох и тяжело вздыхает:
– Прошлой осенью наши с тобой отношения… скажем так, изменились. Мы провели Великий Эксперимент.
– Не без моего участия, – напоминаю ему я.
– Мне казалось, что все хорошо. Настолько хорошо, что мы согласились рассказать родителям и появиться на публике как парень и девушка, – говорит он, откидывается на спинку скамейки, сползает ниже и складывает на груди руки. – Похоже, я слишком переусердствовал с важностью этой вечеринки выпускников. Подумал… что тему дружбы мы с тобой закрыли. В деле дружбы мы с тобой были настоящие эксперты. А когда… мы на той скамейке в парке занялись…
– Это не главное, – говорю я, чувствуя, что уши начинают полыхать от жара.
– Да, но это было здорово. Даже не здорово, а прекрасно. Ведь так?
Да, было удивительно. Хотя порой и немного неловко, особенно вначале. Целоваться с лучшим другом странно. Но с другой стороны, нет. А еще очень и очень приятно. Настолько приятно, что я не могу сейчас об этом думать, потому что нервничаю и чувствую себя не в свой тарелке. Нервничаю вообще от всего нашего разговора. Меня, похоже, опять прошибает пот.
Когда я в ответ на его слова нерешительно киваю, он расслабляется.
– Так что все было хорошо. Мы договорились появиться на публике как парень и девушка. Посчитали, что так будет правильно. Но по мере приближения той вечеринки, когда ты стала переживать, не зная, как рассказать обо всем отцу…
У меня начинают слегка неметь пальцы.
– …нет, ты не думай, я тебя не виню. Он человек не самый доброжелательный, и с серьезными вопросами к нему подходить нелегко. Да и потом, ты же сама знаешь – он никогда меня не любил.
Я даже не собираюсь ему возражать, потому что это правда. Когда мы были детьми, у моего родителя не было мнения в отношении Леннона, пока он не узнал, что у него две мамы и мусульманин-отец. Вот тогда-то он и стал говорить о Макензи всякие гадости.
– Я лишь хочу сказать, – продолжает Леннон, – что и тогда понимал, почему ты не желала ему ничего говорить, но еще больше понял после того, что случилось в день той вечеринки.
– Так что же именно тогда произошло?
Он тяжело вздыхает:
– Я знал нескольких ребят из выпускного класса, которые в подобных случаях снимали в отеле комнаты.
Такое случается каждый год – и осенью, в день возобновления занятий, и весной, на выпускной. Иногда номера снимают по несколько ребят, если им хочется потусить, иногда парочки.
– Я тоже решил снять нам комнату. Нам двоим. И больше никому, – говорит Леннон.
Я сдавленно застонала. Это не то, что я собиралась услышать. Совсем не то.
– Оглядываясь назад, – говорит он, – я понимаю, что повел себя так, словно возомнил о наших с тобой отношениях Бог знает чего. Думаю, так оно и было. Но если говорить честно, то мне показалось, что мы с тобой на одной волне. По крайней мере, я говорил себе именно так.
Я даже понятия не имею, что сейчас чувствую. Моя кожа будто объята огнем, но в то же время совсем онемела.
– А меня ты не мог об этом спросить? – Откровенно говоря, на тот момент я бы, наверное, затрепетала до умопомрачения, но слышать об этом сейчас мне странно. – Типа, предварительно со мной посоветоваться?
– Я думал, что поведу себя как настоящий романтик, если устрою тебе такой сюрприз.
– Сняв номер, в котором мы с тобой могли бы заняться сексом?
Он щурит один глаз:
– Ну если ты так расставляешь акценты, то да, это звучит просто ужасно. Хотя я никогда не стал бы на тебя давить, и ты это знаешь. Правильно?
– Ты хочешь сказать, что ничего такого не планировал?
– Как я тебе уже говорил, мне казалось, что у нас с тобой в этом отношении были схожие взгляды. На тот момент.
Хорошо, здесь он прав, возможно, так оно и было. Только вот перед тем, как немножко поехать крыше, у человека может быть черт знает сколько экстрима, хеви-метал и поцелуев взасос, сопровождающихся словами «а куда подевался мой бюстгальтер?».