очень уверенные. У меня возникает ощущение, что он рисует на моем теле карту, следуя маршруту, помеченному ориентирами, которые придумал в своей голове.
В этой разведке он неутомим, я издаю непонятные стоны, отчасти повергающие в смущение. Но остановиться просто не могу. Вот мои губы упорно рвутся обратно к его коже и настигают ее, я обнимаю его руками, сильнее прижимаю к себе, вновь нахожу путь к его рту и… БОЖЕ, КАК ЖЕ МНЕ ХОРОШО.
Как я могла забыть?
Он что, в этом деле поднаторел? А я?
О господи!
Туман от водопада окутывает мои ноги, коленки подо мной подгибаются. Кости больше не функционируют. Леннон словно нажал на какой-то потайной выключатель, и теперь я полностью во власти своего организма, которому до такой степени нравится его тело, что он отчаянно жаждет увлечь его на землю, чтобы Леннон и совершил со мной свое непотребство прямо здесь, в присутствии Гласа Божьего. Я тоже желаю этого всем своим естеством. Этот момент превращает меня в потаскуху. В нераскаявшуюся шлюху. Я – бушующий пожар ощущений и чувств, от которых не в состоянии избавиться.
Вот блин! Я не могу дышать. Кроме шуток. Думаю, надо научиться сдерживать свои распутные порывы. Или как минимум подумать о том, как дышать через нос, когда целуешься.
Я пытаюсь немного успокоиться, и в этот момент в моей голове начинают нашептывать голоса. Он тебя бросил. Он причинил тебе боль.
Болтовня приближающихся туристов еще больше усиливает чувство смущения.
Я отстраняюсь от Леннона.
Он опять прижимает меня к себе.
– Сюда идут, – предупреждаю я.
– Зори, – говорит он, пока его рука блуждает по моей спине, – я хочу попробовать еще раз. Не хочу, чтобы мы были врагами. Или просто друзьями. Мне… нужно все. Ты и я. И плевать мне теперь на твоего отца. Если надо, я буду за нас бороться. Вместе мы что-нибудь придумаем. Лишь скажи мне, что ты тоже этого хочешь.
На какой-то миг я почти что уступаю и соглашаюсь, но тут смеется какой-то турист – они куда ближе, чем мне казалось, – и это рушит момент, выливая на объединившее нас тепло хрестоматийный ушат воды. И вдруг в приливе озарения я вдруг вспоминаю, что в тех же чувствах Леннон признавался мне перед вечером выпускников, когда мы решили публично признать наш Великий Эксперимент.
Получится ли у нас опять быть вместе?
А я этого хочу?
Может ли то, что он мне рассказал, изменить мое отношение к событиям прошлой осени?
Ну почему, почему у меня нет простого решения?
И наконец… Что это со мной?
– Мне нужно обо всем подумать, – говорю ему я.
Выражение боли на его лице не спутать ни с чем.
Он закрывает глаза и несколько раз моргает, собираясь с мыслями. Затем кивает и отходит назад. Теперь нас разделяет расстояние.
– Прости, – говорю я, – просто… для одного раза всего слишком много и…
И я не могу вести себя как обычный человек.
– Я знаю, – кивает он, – все понятно.
– Леннон…
На плато высыпают подошедшие туристы – группка ребят, судя по возрасту, студентов. От их смеха у меня разбегаются мысли, а между мной и Ленноном вырастает незримая стена.
– Собирайся, – говорит он, показывая на наши рюкзаки, – пойдем отсюда.
Из голоса и жестов Леннона исчезают все эмоции, он становится непроницаем.
Мне хочется кричать. Хочется взмолиться, чтобы он вернулся. Хочется остаться одной и обдумать каждую деталь случившегося. И хочется вообще ни о чем не думать.
Но я не в состоянии ничего этого сделать, поэтому мы молча возвращаемся на тропу, каждый глубоко погрузившись в свои мысли…
Как никогда близко, как никогда далеко друг от друга.
Оставив водопады позади, мы до вечера идем по Изумрудной тропе, разговаривая только в случае крайней необходимости или время от времени углубляясь в безопасные темы. Система национальных парков. Погода. Держимся друг от друга на почтительном расстоянии, как двое знакомых, которым приходится идти по одной тропе. Словно перед этим каждый не зацеловал другому все лицо. Будто весь мой мир не перевернулся и не упал на спину, как выброшенная на берег черепаха.
Хотя по пути нам встречаются всего несколько туристов, ближе к вечеру, в самом конце маршрута, я в изумлении вижу не только станцию рейнджеров, но и целый лагерь, битком набитый народом. Дорога. Машины. Запах поджариваемых на гриле шашлыков. Из какого-то жилого фургона доносится музыка.
– База «Силвер», – информирует меня Леннон, – перевалочный пункт, начало маршрута. Для похода на базу «Силвер» в это время года нужна предварительная заявка. Администрация старается сдерживать наплыв народа, чтобы не было излишней толкотни.
– Судя по виду, это толкотня и есть, – говорю я, оглядывая территорию лагеря.
– Всем хочется прогуляться там, где делал свои снимки Энсел Адамс, – говорит он. – Эта тропа, уходящая вверх, ведет на Корону, с которой виден весь заповедник.
По-моему, я что-то такое слышала. Звучит знакомо, должно быть, большая туристическая достопримечательность.
– На маршруте есть и другие базы для тех, кто любит современные удобства, – продолжает Леннон, – но эта, похоже, самая большая. А вон там станция рейнджеров, о которой я тебе говорил.
Станция представляет собой небольшой темно-коричневый сруб на краю лагеря. У входа стоит стенд с напечатанными на бумаге объявлениями со сводками погоды, сведениями о заполнении каждого лагеря и информацией о закрытых маршрутах. Среди них присутствуют даже предупреждение о появлении в здешних краях горного льва, сообщения о нескольких пропавших туристах, а также о небольшом двухмоторном самолете, рухнувшем в этих горах. Гостям предписано не приближаться к обломкам, пока администрация парка не обеспечит их транспортировку.
– Что за черт? – шепчу я, читая объявления. Даже не знаю, какие из них хуже. Предупреждение о горном льве Леннона, похоже, не пугает, он стучит пальцем по сообщению о крушении самолета и тихо присвистывает:
– Я о подобных вещах слышал и раньше. Вся горная цепь Сьерра-Невада – это могила для самолетов, сбившихся с курса. Ее даже называют Невадским треугольником.
– По типу Бермудского?
– Ну да. В основном это касается большой мертвой зоны от Фресно до Лас-Вегаса вдоль границы между Калифорнией и Невадой. Самолеты там падают или исчезают навсегда. – В голосе Леннона нарастает напряжение. – Говорят, что всему виной сочетание изменчивой погоды, сильных ветров и коварных горных вершин. Но всю эту горную цепь знают по мифам, которыми овеяна Зона 51. С 1960-х годов здесь потерпели крушение более двух тысяч самолетов. Некоторые из них просто пропали с радаров, а потом их так и не нашли.
– Ни хрена себе! – говорю я.
Он, как и положено, произвел на меня впечатление.
Его губы сгибаются в линию легкой улыбки, но лишь на какой-то момент. Леннон тут же мрачнеет и молча идет дальше.
– Значит, это у нас тропа Силвер, – спрашиваю я, пытаясь припомнить карту, – и мы по ней пойдем в Кондор Пик?
Леннон качает головой:
– Чтобы идти по ней, мы не подавали предварительной заявки, к тому же она идет на юг. Нам надо западнее. Недалеко отсюда в глубь территории уходит тропа поменьше. Я бывал там и раньше, поэтому никаких сюрпризов, типа вчерашних пещер, не предвидится.
– Понятно.
Он машет рукой в сторону станции рейнджеров:
– Если ты конечно же не решила ехать домой.
И каково же будет мое решение? Я думаю о нем целый день. Как и обо всем, что случилось в день вечеринки в честь начала нового учебного года. А заодно и поцелуе.
О поцелуе думаю точно.
Можно пойти дальше. (А что, если мы в итоге поссоримся?)
Можно позвонить и попросить приехать за мной. (А потом я не буду жалеть, что не осталась?)
В потоке циркулирующей между нами энергии чувствуются напряжение, накал и некоторое смущение. Однако Леннон проявляет терпение, не подгоняет меня с решением, и я ему за это благодарна. Он смотрит в телефон и говорит:
– Покрытия сети все еще нет. Но на станции должен быть телефон.
– Мне надо позвонить маме, – говорю я, – хотя бы сообщить, что я жива.
Он вглядывается в меня все пристальнее. Изучает мое лицо, пытается понять, как я собираюсь поступить. Знай я это сама, просто взяла бы ему и сказала.
– Мне тоже, – наконец говорит он, – к тому же нам надо сообщить властям о принадлежностях, которые бросили Рейган и Бретт. Верно я говорю?
Я киваю и делаю глубокий вдох, чтобы успокоиться. Мы направляемся ко входу на станцию рейнджеров и переступаем порог.
Внутри сруба всего в одну комнату сумрачно и уютно. Площадь пола хоть и невелика, но потолок из конца в конец пересекают неструганые деревянные балки, отчего домик кажется больше. У двери стоят небольшой стол и полка с выставленными на продажу путеводителями по здешним заповедникам. Посреди комнаты вокруг старой печки сгрудились несколько стульев, а в глубине, у гигантской карты национального парка, расположился старый таксофон.
– Добрый вечер, – говорит нам с вежливой улыбкой рейнджер, – вообще-то мы скоро закрываемся.
– Да мы быстро, – заверяет его Леннон и машет мне рукой на телефон, прищуривая глаза: – Давай ты первая.
Пока он рассказывает рейнджеру о брошенных Рейган и Бреттом туристических принадлежностях, я мимо стульев направляюсь к телефону. Меня беспокоит, что сотрудникам национального парка могут не понравиться два подростка, отправившихся в одиночку в поход. Но все, похоже, на мази, ведь Леннон говорит убедительно и со знанием дела, поэтому рейнджер воспринимает его всерьез. Они не обращают на меня никакого внимания, что дает мне немного времени сделать глубокий вдох и сосредоточиться.
Остаться или уехать?
Уехать или остаться?
Если уеду, то не думаю, что мы с Ленноном сможем забыть обо всем случившемся и вновь станем друзьями. Насколько я вообще в этом что-то понимаю. Нас слишком многое объединяет, и этот поцелуй самым милым образом поставил жирный крест на попытках похоронить былые чувства, затянувшихся на целый год. Теперь я вернулась к тому же, с чего начинала, мое сердце обнажено и из груди торчат наружу переломанные ребра. Я бы очень хотела спросить совета у мамы, но если она узнает, что я здесь одна с Ленноном… Хотя меня больше волнует не она, а отец. Впрочем, ему, рано или поздно, все равно все станет известно. Как бы мне хотелось иметь в запасе хоть немного времени – придумать, что именно ей сказать. Может, даже написать сценарий. Но станция вот-вот закроется, и если я хочу ей позвонить, то либо сейчас, либо никогда.