за тобой в обнаженном виде не шпионил. И в этой истории выступаю в качестве жертвы.
– Ты не был обнажен.
– Еще пять секунд – и был бы. Интересно, а ты бы отвела глаза, если бы я не застукал тебя на горячем?
Я слишком долго мешкаю с ответом.
Он обнимает меня за талию и привлекает к себе. Намного ближе. Моя грудь прижимается к нему.
– А может, ты еще и сфоткала меня?
– Обижаете, сэр. Я не пользуюсь телескопом, как какой-нибудь Том, обожающий подглядывать в замочные скважины.
Как правило, не пользуюсь.
– И ты предлагаешь мне в это поверить? Насколько мне известно, ты уже снимала меня с помощью этого шпионского объектива, – говорит он где-то в районе моих губ. – У меня есть повод для тревоги?
– Судя по тому, что я увидела, тебе не о чем беспокоиться.
– Вы поражаете меня, мисс. Неужели подглядывали за мной, когда я в своей комнате занимался всякими нехорошими вещами?
– Ты всегда закрываешь жалюзи. И вечно портишь удовольствие другим.
Он тихо посмеивается своим глубоким голосом, звук которого через его грудь резонирует в моей.
– Зори? – Что?
– Боже, как же мне тебя не хватало.
– Мне тебя тоже.
– Я хочу еще раз тебя случайно поцеловать.
– Давай.
Его губы нежно и медленно сливаются с моими. Рот источает ласку, рука гладит меня по спине. Я судорожно вздыхаю, и он меня целует.
Всего раз, быстро.
В моей груди пульсирует тепло.
Леннон целует меня во второй раз, уже дольше.
От этого тепла, медленно разливающегося внизу живота, я таю.
Он целует меня в третий раз и…
Все, я пропала.
Я тону в нем. От меня остаются лишь мурашки по телу, бушующие эндорфины и несущееся по коже наслаждение. Лишь его губы, служащие мостиком между ним и мной, и мои пальцы, забравшиеся ему под рубашку, чтобы исполнить на тугих мышцах спины свой танец. Лишь его руки, обнимающие меня теплым одеялом.
Лишь мы с ним и звезды вверху.
Великолепно. Мы будто занимались с ним этим долгие годы. Он будто точно знает, как повергнуть его в трепет, а я – как вырвать из его груди стон. Мы мужественные исследователи. Лучшие на всем белом свете. Льюис и Кларк. Фердинанд Магеллан и сэр Френсис Дрейк. Нейл Армстронг и Салли Райд.
Зори и Леннон.
Как же мы в этом деле хороши!
Не успеваю я ничего понять, как мы уже откатываемся в сторону, переплетясь руками и ногами, и лежим наполовину на клапане от палатки, наполовину в ночной траве. Точно так же как тогда, во время Великого Эксперимента. Мои очки куда-то запропастились, его рука шарит под моей юбкой, он шепчет мне все эти безумно интимные, шокирующие вещи, которые, по идее, должны вогнать в краску мои уши, но в данный момент звучат истинной поэзией. Мои пальцы тянутся к пряжке его ремня и…
Крик.
Не мой. И не Леннона. В лесу.
Судя по голосу, женщина. Попавшая в беду.
Ему вторит еще один. Уже с другой стороны. В ответ на первый.
Нет, люди так не кричат. Это что, зверь?
– Что за черт? – шепчу я, не снимая ладони с его обнаженного живота.
Кто-то самым неприличным образом задрал ему рубашку. Ой, да это же я.
– Все в порядке. Просто небольшой горный лев. Опасности нет, – шепчет Леннон, приглашая мою руку опуститься пониже.
Ох! Ого!
Этот горный лев явно его возбудил.
В ответ на это я тоже трепещу еще больше.
Постойте. Горный лев?
– Горный лев? – страстно шепчу я.
– Крик дикой кошки, которая, вероятно, пытается найти самца, – подтверждает Леннон таким голосом, будто находится под кайфом. – Боже, как же хорошо чувствовать твои руки.
– Она что, на нас набросится? – спрашиваю я таким же хмельным голосом.
При этом понимаю, что мне надо бы убрать руку с его джинсов, но не могу послать соответствующую команду пальцам, которые, несомненно, хотят остаться и продолжить свою разведку. Тело говорит: Эй, на судне! Я много месяцев бороздило пустынный океан и вот теперь наконец увидело землю. Плодородную землю. Землю намного лучше той, что помнило. И ни за что не поверну этот корабль обратно.
– Чего? – шепчет он.
– Я что, произнесла это вслух?
– Распутные пиратские дела? У меня ведь и правда кое-что есть для Энн Бонни[7].
Ночной воздух прорезает еще один крик.
– Господи Иисусе! – говорю я, и сердце в моей груди трепещет опять, но на этот раз уже не сладостно и не приятно. – Такое ощущение, что кричит человек.
– К тому же где то совсем-совсем рядом, – трезвеющим голосом отвечает Леннон. – Как бы я ни хотел, чтобы ты никогда, ни за что на свете не останавливалась, нам, похоже, надо…
Раздается новый крик. Словно ушат холодной воды. Теперь я не на шутку напугана и мысленно представляю себе, как из мрака выпрыгивает зверюга и рвет когтями в клочья мое лицо. Природа – это настоящий фильм ужасов, мы в открытом поле, к нам подкрадываются свирепые звери.
Я паникую, не в состоянии отыскать очки и фонарь, однако их находит Леннон. Собрать вещи нам удается не сразу, потом мы бежим обратно к холму, а за нашими спинами раздаются крики сексуально озабоченной дикой кошки.
Вернувшись обратно в лагерь, мы видим нескольких туристов в одном белье, настороженно прислушивающихся к кошачьим воплям. Все они обращают взоры на нас, и я – какой ужас! – заливаюсь краской, будто в чем-то виновата. Ладно, теоретически я действительно виновна и теперь стала местной потаскушкой, так что можете радоваться.
Леннон, со своей стороны, действует спокойно и собранно, оживленно переговаривается с другими туристами и сообщает им, что в леске у подножия холма действительно шастает парочка горных львов, однако в лагерь они, скорее всего, не сунутся. Среднего возраста мужчина с ямайским акцентом, представившийся Гордоном, рассказывает, что в минувшие годы ему приходилось встречать здесь горных львов, и соглашается с Ленноном. А потом просит других проследить, чтобы их дети не разгуливали в одиночку, и вообще соблюдать осторожность.
Поскольку рейнджер базы на ночь уехал, несколько человек, в том числе и Леннон, добровольно вызываются покараулить. А когда мы упаковываем обратно вещи, он вытаскивает из рюкзака еще один туристический светильник из тех, что размером с ладонь, и устанавливает его на столе.
Какое-то время лагерь гудит от приглушенного шепота, в чашах у некоторых палаток вспыхивают костры. Мы лакомимся дражешками М&М из запасов Леннона, от пережитого волнения устраивая полуночный кутеж, и не успеваю я взять вторую горсточку, как у него округляются глаза.
– Блин! Ну ни хрена себе!
– Что такое? – восклицаю я и, как безумная, оглядываюсь по сторонам в поисках дикой кошки.
– Да нет, – говорит он, поворачивая меня обратно, – я имел в виду твою крапивницу.
Я опускаю глаза и смотрю туда, где он легонько оттянул воротник моей футболки. Мои шея и грудь покрыты розовыми волдырями. Задрав футболку, вижу их также на животе и руках.
Первым делом в голову приходит мысль, что у меня аллергия на Леннона. Да и потом, Вселенная, конечно, не может не наказать меня за то, что я каталась с ним на хрестоматийном сене. Ну что же, в конце концов, я ведь местная потаскушка. Меня прокляли. Но анализ Леннона отступает чуть дальше от паранойи.
– Это все высокая трава на холме. К какому виду она бы ни относилась, твоя крапивница явно не пришла от нее в восторг.
Он оглядывает меня и спрашивает, не трудно ли мне дышать. Нет, не трудно. Ухудшения зрения тоже не наблюдается, да и горло не отекает. Одним словом, симптомов вызывать «неотложку» нет.
– У тебя есть лекарство? – спрашивает он.
– Да, но я не думаю, что дело так уж плохо. Такое случалось и раньше, помнишь?
– В тот день мы отправились к заброшенному складу искать клад, – шепчет он.
Тогда нам было по четырнадцать, кто-то подарил его отцу металлоискатель, который тот отдал Леннону. Мы даже не сомневались, что разбогатеем, обнаружив пиратский клад с золотом. Но все наши трофеи в итоге ограничились лишь винтажной железной биркой с именем, судя по виду, когда-то принадлежавшей официантке, старой монетой достоинством в двадцать пять центов с высверленной посередине дыркой и ветеринарным шприцем с загнутой иглой. Вещами совершенно бесполезными. Леннон оставил себе бирку с высеченным на ней именем «Дороти», а я – монету. А поскольку там все поросло одуванчиками, на меня буквально в мгновение ока набросилась крапивница.
– Как насчет бенадрила? – спрашивает он.
– Чего-чего, а этого у меня полно, – отвечаю я, кивая головой.
– Тогда почему бы тебе не принять максимальную дозу? – предлагает Леннон. – Имеется в виду прямо сейчас.
Я следую его совету и глотаю еще две таблетки, просто для гарантии. Крапивница выглядит просто ужасно. Не успела я обменяться с парнем лучшим в жизни поцелуем, как тут же превратилась в монстра.
Слушай, Вселенная, а не пошла бы ты, а? А не пошла бы ты далеко и надолго?
Мой спальник все еще свернут, поэтому я использую его в качестве подушки и ложусь на пол палатки. Пытаюсь сосредоточиться и успокоиться, потому что от стресса все будет только хуже. Смутно размышляю о побочном действии антигистаминных препаратов, «способных вызывать дремоту», хотя, если принять двойную дозу, правильнее было бы говорить «можешь спорить на столь дорогую твоему сердцу попку, что дремота у тебя будет стопроцентно». Но следующая мысль, которая приходит в голову, когда меня будит Леннон, о том, что у меня страшно свело судорогой шею.
– Чче, ужжже утро? – бормочу я, совершенно ничего не соображая и едва ворочая языком.
– Да нет, всего первый час ночи. Твой храп длился около часа.
– Вот блин!
– Ты была просто прелесть. И храпела совсем не громко. С открытым ртом.
Я, застонав, вытягиваю шею.
– Эти таблетки от аллергии – сплошной идиотизм.