Как всегда.
Она едва успела отыскать свой класс перед самым звонком и спрятаться на дальней парте. Учитель у доски объяснял что-то сложное. То ли математику, то ли физику – Лу всё равно не могла сосредоточиться на том, что он говорит. В голове осталась всего одна мысль: до чего же он противный. Ещё и эти редкие усики, подленько торчащие, как у крысы. Нет, не у крысы – крысы хорошие, они умные зверюшки и, вообще-то, очень милые, если на то пошло…
В голове метрономом билась боль – должно быть, от недосыпа. Лу сдалась и перестала вглядываться в инопланетные письмена на доске. Можно было посмотреть в окно, но и там не ждало ничего утешительного – только облезлая спортплощадка в стылых лужах…
Лу вдруг поняла, что у неё в кармане лежит что-то тяжёлое. Запустив в него руку, нашарила продолговатый предмет из стали. Разглядывая его под партой, щёлкнула кнопкой – и выскочившее лезвие порезало ей палец.
Выкидной нож. Откуда?..
– Элоиза Спаркс! – прогремело из-под мерзких усов. – Ну-ка, повтори, что я только что сказал!
Лу резко выпрямилась, молча глядя прямо перед собой. Учитель раздражённо протопал к её парте и навис над ней, уперев руки в бока. Лу почему-то никак не могла вспомнить его имя.
– Не можешь, да? – язвительно хмыкнул учитель. – А всё потому, что надо лучше… Что?! – Его взгляд упал на нож. – Оружие в классе?! Немедленно дай сюда!
Сама не зная почему, Лу прижала сложенный нож к груди, как будто это была самая драгоценная вещь на свете. Но учитель требовательно протянул руку, и его лицо обещало за неповиновение страшные кары. Если тётю Шерил вызовут к директору…
Лу заставила себя разжать пальцы и уронила нож ему в ладонь.
Дальше всё шло ровно, как по рельсам, с которых не свернуть. Литература, химия, биология. Дополнительные уроки после основных. Нескончаемая домашка – какие-то задачи, таблицы, эссе на две тысячи слов. В конце дня Лу сгребла в рюкзак тетради, покоробившиеся от воды, и взглянула на треснутый экран старого телефона. Там мигало сообщение от тёти: «Не жди, буду поздно, работы полно». Значит, всё-таки идти пешком.
Пока Лу брела домой, у неё не было сил бояться темноты.
В квартире тёти Шерил Лу, не раздеваясь, ничком упала на кровать и осталась так лежать до ночи. Она не спала. Она даже не плакала. Просто лежала, уткнувшись в простыню, и ждала, пока кончится день.
Назавтра было всё то же самое. И послезавтра, и через неделю, и через две. Разве что сны про драконов ей больше не снились.
Школьные занятия тянулись, словно бессмысленная вечность – Лу всё равно была не в силах что-то понять и запомнить. На переменах одноклассники, спеша выскочить из класса, толкали её, но не со зла – просто как предмет, оказавшийся на пути. Тётя Шерил выразительно поджимала губы, когда в конце недели ей приходили уведомления о плохих оценках и «забытых дома» заданиях. Лу обедала в школьном кафетерии, потому что человеку не прожить без еды, но, что бы ни писали в меню, на вкус вся еда была как
опилки.
В один прекрасный день Лу заметила, что свитер у неё такого же цвета, как школьные стены. Как будто она растворяется. Перестаёт быть.
Она даже не была против. Ей было всё равно.
Она потеряла счёт времени. Ничего не менялось. Тот сон, яркий, живой, как глоток весеннего ветра, давно затерялся в потоке одинаковых бесцветных часов. Иногда Лу казалось, что по-хорошему уже давно должна наступить зима, но осень никак не кончалась, как не кончается вечер в одиночестве или скучная лекция, и остаётся только мечтать: вот бы поскорее кончился этот урок. Вот бы поскорее кончилась эта неделя. Вот бы поскорее кончилась эта жизнь. Семьдесят отпущенных человеку лет – как один утомительный день, когда уже с самого утра мечтаешь поскорее снова оказаться в постели.
Иногда Лу думала: а что, если взбунтоваться? Бросить бревно поперёк потока? Вдруг что-нибудь изменится? Но она знала, что не сможет. У неё не было сил протестовать даже бездействием. Ведь если она прогуляет школу, потом придётся иметь дело с последствиями, а результат… Какой вообще может быть результат? Тётя только еще больше уверится, что она бестолочь и лентяйка. Учителя и так замечают Лу только затем, чтобы отругать. И даже сам этот день свободы, с боем вырванный у удушающей мглы… На что его потратить? Ответ, наверное, был бы «на всё что хочешь», но Лу не знала, чего хотела.
Может быть, ничего.
А потом в один из дней, который ничем не отличался от предыдущих, Лу нашла птенца.
В обеденный перерыв вся школа набилась в кафетерий, а она вышла во двор подышать – всё равно аппетита нет. Было промозгло, сырой воздух не освежал, и Лу уже хотела вернуться под крышу, но вдруг услышала писк.
Он звучал так слабо, что она с трудом его различила. Ещё больше труда понадобилось, чтобы найти источник звука. Крошечное лысое создание с двумя нелепыми голыми отростками вместо крыльев трепыхалось между корней единственного на школьном дворе дерева, тщетно пытаясь встать на лапки. Дерево было старым, кривым, томящимся в тесном квадрате земли, который милостиво оставили свободным от асфальта. Весной под ним несбритой щетиной вырастала трава, а то и парочка чахлых маргариток. Сейчас в кроне даже не осталось листьев, чтобы прикрыть уродливые ветки. Лу подумала, какие глупые птицы выводят потомство осенью – но, наверное, разным городским пичугам вообще нет дела до времени года? Вон, утки, прикормленные на прудах, даже не думают улетать на зиму…
Лу посмотрела на птенца, отвернулась, чтобы уйти, и он запищал ещё отчаяннее, словно всё понял.
– Чего ты от меня хочешь? – спросила Лу. – Что я могу сделать? Мне тебя даже на руки брать нельзя, нас так учили. Тебя после этого мама не признает. Возьмет и выбросит снова. Ты этого хочешь?
Писк. Такой тоненький и беспомощный. Животные, они же умеют понимать, когда им недолго осталось?
Лу представила, как младшеклашки, пообедав, с криками вывалятся во двор. Они же никогда не смотрят под ноги…
Что в мире изменится, если в нём станет на одно бессмысленное пернатое создание меньше? Всё равно этого кроху наверняка съест кошка, или подобьют камнем, когда он научится летать, или он склюёт что-то не то из мусорки. Как они вообще выживают? Такие хрупкие. Прозрачно-розовые – как будто смотришь на солнце сквозь пальцы, и через кожу просвечивают сосуды…
Лу подняла голову. Поискала взглядом гнездо.
– Слишком высоко, – сказала она птенцу. – Мне не достать. Я же не пойду к уборщику просить стремянку.
Зачем она что-то ему объясняла? Этот незначительный комочек жизни всё равно не понимает человеческого языка. А если бы и понимал – разве кому-нибудь станет легче, если он будет знать, что его бросили умирать не просто так, а по веской и логичной причине?
Какой смысл помогать птице в мире, где и людям-то некому помочь?
Голос у Лу в голове вдруг произнёс: «Хотя бы потому, что для сильного почётно помогать слабым».
– Я не сильная, – вслух сказала Лу.
Ветер гремел голыми ветками. Дерево вздыхало под тяжестью прожитых лет.
Лу закусила губу. Сжала и разжала кулаки.
Она подняла птенца, так бережно, как сумела. Он был тёплым и таким хрупким, что держать его было страшно. Лу очень аккуратно положила его в карман – ей понадобятся обе руки. Она не помнила, когда в последний раз лазала по деревьям, тем более в юбке… И всё-таки ноги находили выступы узловатой коры, пальцы хватались за ветви, и ветви держали. Лу добралась до развилки в стволе, откуда могла дотянуться до гнезда. Вытащила на свет птенца, бьющего нелепыми крыльями, вытянулась стрункой, пытаясь достать – и вот малыш мягко приземлился на устланное пухом дно. В гнезде его ждали ещё двое братьев или, может, сестёр. Они тут же подняли галдёж, и Лу подумала, что птицы, конечно, не люди и чувствуют по-другому, но она готова поклясться, что они сейчас страшно рады…
Она прислонилась к стволу, чтобы перевести дух. Рискнула взглянуть вниз: высоко! Спускаться всегда сложнее… И чего ради она сюда забралась? Вон, окна второго этажа прямо напротив, хоть заглядывай в классный журнал, у кого какие оценки…
Лу вдруг замерла.
Это был тот самый кабинет. Она сейчас смотрела в окно классной комнаты, где противный усатый учитель, имени которого она так и не вспомнила, вёл свой утомительный и нудный предмет.
Комнаты, где этот противный учитель отнял у неё нож.
Лу вдруг поняла, что всё-таки чего-то хочет.
– Я должна забрать свой нож, – сказала она птенцам.
Те оставили её слова без внимания. У них хватало других забот. Типа, как выжить, чтобы дать потомство, и всё такое.
В кабинете было пусто. Осторожно, балансируя раскинутыми руками, Лу пошла вперёд по одной из толстых веток. Та почти доставала до школьной стены, но к концу становилась всё тоньше. Выдержит ли?
Спроси её кто-нибудь – и Лу не смогла бы объяснить, зачем рискует. Просто… Этот нож вдруг стал чем-то безумно важным. Возможно, единственной важной вещью на свете.
Хоть у чего-то в мире появился смысл, и Лу вцепилась в него обеими руками.
…Ветка у неё под ногой хрустнула.
Лу замерла, и время замерло тоже.
Первым порывом было отступить. Но потом она поняла: нет. Она уже не успеет вернуться. Нет никакого пути назад. Теперь – только падать…
Или лететь.
Лу прыгнула.
Ветка с треском рухнула на асфальт. Упадёшь с такой высоты – не соберёшь костей.
Лу почти поверила, что упадёт.
Она ударилась коленями о карниз, сила инерции бросила её вперёд, и Лу влетела в распахнувшуюся внутрь створку окна. Она бухнулась на пол головой вниз и осталась лежать на спине, уверенная, что на грохот сейчас прибежит вся школа.
Никто не пришёл.
Ей повезло. Повезло, что никто не услышал. Что окно забыли запереть. Что ветка не сломалась секундой раньше.
Повезло…
Лу встала, чувствуя себя так, словно её били, как пиньяту, и шагнула к учительскому столу.
Хорошая девочка никогда не стала бы рыться в чужих вещах.