[5] Знай герой, что Дворцовую площадь все же переименовали — он бы удивился гораздо больше. С 1917 по 1944 год она носила имя Урицкого. Кому пришло в голову в 1944 году вообще переименовывать площади в только-только вышедшем из блокады Ленинграде, да еще возвращать старорежимное название — я не знаю.
[6] В советские времена, с 1932 по 1977,площадь была заасфальтирована. Брусчатка на ней появилась позже.
[7] Луч прожектора, конечно же
[8] Или кто-то, попортив желудок нерегулярным питанием чем попало во время своей железнодорожной эпопеи, наелся жареной и тяжелой пищи…
[9] Гостиница «Санкт-Петербург»
[10] Бизнес-центр «Петровский форт»
[11] Построена в 1970 году.
[12] Пироговский музей, он же Хирургический музей имени Н. И. Пирогова. Существовал с 1897 по 1967 годы, снесен для постройки вышеупомянутой гостиницы.
Глава 63
Скрипнула дверца шкафа, в который я повесил свой костюм. Солидного такого, из цельного дерева, с растительным узором, выжженным на узких дверцах, с двумя выдвижными ящиками внизу. Шкаф был темным, то ли от времени, то ли таким и был задуман по дизайну, разве что внизу толстые ножки были вытерты до белизны — так происходит с мебелью, возле которой часто моют полы тряпкой.
Я удовлетворенно улегся на топчане[1], накрытом толстым ватным одеялом… и, поморщившись, потянулся к столу, на котором, в газетном свертке, лежали колотые куски мела.
Позавчерашняя прогулка по городу и пирожки с неизвестной начинкой не прошли даром: меня трепала изжога при одной мысли о еде. А если удавалось ее забороть и все же что-то съесть — начинало мутить.
Что б я! Еще раз! Съел хоть один пирожок… купленный на улице!
Да ни в жисть!
По крайней мере, пока изжога не пройдет…
Как вы, наверное, уже поняли — вопрос с логовом на ближайшие две недели я решил. Поначалу хотел пойти уже проверенным путем и поспрашивать на вокзале, но быстро понял, что то, что прокатило в провинциальном городке — может привести меня не совсем туда в большом городе. И обеспечить меня жильем на несколько больший срок, чем я рассчитываю. Тогда я просто поспрашивал у старшекурсников, где можно снять жилье недорого. И мне посоветовали, если мне все равно, сколько времени я буду добираться до цивилизации — отправиться в Волково. Формально — район города, но стал он эти районом буквально вчера, вернее, пару лет назад, до того момента будучи селом Волково. На село потихоньку наступают новостройки и пятиэтажки, так что, рано или поздно, его снесут, но пока там живут люди, и что характерно — в частных домах.
Я, честно говоря, засомневался в своей способности прожить в деревенском доме, но решил попробовать. Доехал на поезде до станции «Волково», каковая от общежития находилась километрах в пяти, прошел с километр по заросшим кустами полям, или, вернее, пастбищам, потому как ничего, кроме травы здесь не росло, зато паслись в большом количестве буренки и пеструшки[2].
Волково оказалось ничего так деревенькой, домов с полсотни здесь стояло. Вот в одном из этих домов, дощатом, крашенным в зеленый цвет, и спрятавшимся за зарослями рябины, я и нашел себе приют. За вполне божеские деньги.
Кстати, если кто вдруг переживал из-за паспорта, который я спер у нашего шахматиста — не волнуйтесь. Вернул. Честно говоря, в самый последний момент вспомнил, поэтому пришлось просто прибежать в комнату и сказать, что нашел его лежащим в коридоре. Судя по флегматичной реакции Маратона — он пропажи не заметил, да и в принципе не очень по этому поводу переживал.
Мое нынешнее обиталище — небольшая комнатка, в которую впихнули шкаф, и в которой шкаф был единственным приличным предметом. Остальное: топчан, стол, табуретка с полукруглым вырезом в сиденье — чтобы удобнее было брать и переносить — было надежно сколочено из досок. Так, что табуреткой можно было убить слона. Если ты сможешь ее поднять и размахнуться. Вообще, как я заметил, в этом мире было очень много дерева. А вот ДСП я, например, не встречал[3].
Домик стоял на берегу узкой речки Волкобрыски — видимо, имелось в виду, что волк с легкостью ее перепрыгнет — а на другом берегу уже высились белые дома новостроек. Но — на мой век, то есть на две недели, хватит.
Завтра — ну, или послезавтра — нужно будет выбираться в город, потому что в деревне нет нифига, даже магазин только на станции, а еще потому, что нужно продолжать искать деньги и ценные вещи в оставленных под снос домах. Но это — завтра, сегодня я расслабляюсь с книжкой.
Не просто с книжкой, конечно, хотя здешние шпионские романы нисколько не хуже — правда, и не лучше — чем современные боевики и прочие альтернативные истории. Я читал «На берегах Аргая», своего справочника о том, каким же я должен быть в роли талганца. А именно сейчас — я искал главу о том, чем питаются талганцы.
Я ведь, как бы, «домой» съездил. И будет странно и подозрительно, если «мама» не нагрузит меня гостинцами. Повторение истории с кражей в поезде будет уже не менее подозрительным.
Итак…
«Кухня Талгана представляет собой причудливую смесь кухонь разных стран и народов — от федской и алтастанской до уйцянской и цетайской. В ней нет сложных и роскошных блюд, основное ее назначение — накормить человека, занятого тяжелым физическим трудом. Поэтому, если вы окажетесь в гостях у хлебосольных талганских хозяек — не удивляйтесь ни размеру порций, ни тому, что не обнаружите ничего экзотического. Картофельное пюре, жареное мясо, на десерт — сладкий пирог. Но, с другой стороны: вы также можете обнаружить в тарелке и неожиданное присутствие риса, бобов, раков, до которых талганцы — особенные любители, например, рачий пирог — традиционное праздничное блюдо в Талгане. Помимо этого здесь уважают густой суп-рагу, мясной плов с овощами, блины, мягкую колбасу с зеленым луком, мясо крокодила — и все это приправлено огненной смесью перцев и приправ…».
Желудок, в котором не было ничего, кроме мела, тоскливо взвыл.
[1] Топчан — дощатая кровать
[2] Хотя в наше время Буренка — символ коровы вообще, но в деревнях Буренка — стандартное имя для темно-коричневой коровы. Как Рыжуха — для рыжей, Ночка — для черной, а Пеструха — для черно-белой. Хотя, конечно, возможен и приступ креатива и корову назовут, скажем, Субботка.
[3] Ничего удивительного. Современные плиты ДСП были изобретены только в 1951 году, а в СССР начали выпускаться и вовсе в конце пятидесяых.
Глава 64
Столик был замечательный. Небольшая столешница восьмиугольной формы, темное, отполированное дерево, резные ножки… Середина 11 века, а то и начало того же самого века[1]. За такой столик, если я дотащу его до комиссионки, товарищ оценщик, добрейший Морей Картанович, мог бы дать мне неплохую сумму.
Мог бы. Если бы у столика не было одного маленького недостатка. Недостатка одной ножки. Стоять на трех ножках сей предмет меблировки категорически отказывался и грустно лежал на боку.
Вещь же, которую можно продать, лишь чуть приведя в порядок и вещь, которую нужно долго и нудно реставрировать — и если вы думаете, что это просто, то попробуйте, подберите лак точно такого же цвета и оттенка — это не просто две разные вещи. Это еще и разные деньги.
Сколько мне достанется за него сейчас? Рублей сто? Пятьдесят? Стоит ли овчинка выделки, в смысле, стоит ли оплата тех сил, которые я потрачу, пока дотащу столик до комиссионки?
Так и не решив, я взял его подмышку и понес. Нет, не в комиссионку всего лишь в соседний подъезд.
С тех пор, как я продолжил набеги на расселенные и подготовленные к сносу дома, прошло уже три дня. Достаточно тягомотных дня, надо сказать: сначала легкая километровая прогулка от деревни до железнодорожной платформы, потом поездка на поезде, потом прогулка до тех самых сносимых домов, а потом — чёс в поисках чего-нибудь более-менее приличного. Впрочем, понятие «более-менее приличного» у меня было достаточно широким. К сожалению, у выезжающих из домов оно было не менее широким, так что доставалось мне немногое. Как правило — битое, ломаное или крупногабаритное.
Как, например, этот шкааааф…
Отодвинув деревянное чудовище, я затащил столик в свое логово безумного старьевщика.
В одной из брошенных квартир стоял огромный шкаф, тяжелый, как дверь в банковское хранилище. И именно в качестве такой двери я и решил его использовать: сдвинул шкаф чуть в сторону, закрыв им дверь в спальню. Так, что теперь никто, если, конечно, ему не придет в голову мысль двигать мебель, не догадается, что здесь есть еще одна комната. Вот сюда я и сносил вещи, которые в данный конкретный момент мне было лениво тащить до скупки. Например, потому что за сегодняшний день я нашел что-то более интересное и менее габаритное. А если не нашел — тогда можно извлечь что-нибудь из хранилища.
Сейчас тут лежали кучкой стопки книг и абажуры, пара люстр, пыльные картины разной степени талантливости исполнения, несколько тумбочек и шкафчиков, пара стульев, продавленное кресло, в которое я и опустился.
Устал я чего-то… Отдохну.
В первый день я решил прошерстить оставшиеся квартиры в том доме, где жил Адмирал, мемуары которого, брошенные детьми, я нашел в столе. В том доме наверняка оставалось еще много любопытного и ценного, а может у меня просто сработала привычка грибника, который, однажды обнаружив полянку, заполоненную грибами, с тех пор всегда будет заглядывать на ту же полянку в надежде опять поживиться. Но увы и ах — когда я добрался до того дома, то обнаружил на его месте только груду кирпичей и строительного мусора, который, азартно покрикивая, разбирали строители. Быстро сказка сказывается, но еще быстрее дело делается…
У дома торчал, грустно рассматривая развалины, какой-то мужик лет тридцати с небольшим, которого я поначалу принял за возможного конкурента. Но потом, присмотревшись, решил, что человек слишком солидно выглядит, для того, кто будет рыскать по помойкам и заброшкам: крепкий, кряжистый, в темном костюме — а к вещам здесь относились бережно — с солидными моржовыми усами. Видимо, жил здесь раньше, пришел погрустить, подумать о бренности всего сущего…