— Вам не стоит пытаться походить на мисс Элджин, потому что вы совсем не такая. У вас была жизнь.
— Ты права, — ответила я легкомысленно.
— Вы понимаете, что я имею в виду под словом “жить”? Я тоже хочу жить. Думаю, что буду, как мой отец.
— Твой отец?
Она снова рассмеялась. У нее был грудной, дразнящий смех, который мне казался присущим только ей.
— Разве вам еще не рассказали о моем скандальном происхождении? Вы ведь уже встречались с моим отцом. Это мистер Нэйпир Стейси.
— Ты хочешь сказать…
Она задорно кивнула, наслаждаясь моим легким смущением.
— Вот почему я здесь. Не мог же сэр Вильям отвергнуть родную внучку, правда? — Задор улетучился с ее лица, и на нем проступил страх. — Он так не поступит. Неважно, что я сделала. Я ведь все равно его внучка, правда?
— Если мистер Нэйпир Стейси действительно твой отец, то, конечно, правда.
— Вы так говорите, словно сомневаетесь, миссис Верлен. Вы не должны сомневаться, потому что Нэйпир сам меня признал.
— В таком случае, — сказала я, — приходится принять этот факт.
— Я — не-за-кон-но-рож-денная, — она выговорила слово медленно, будто пробуя на вкус каждый слог.
— А моя мать… хотите, расскажу о ней? Она наполовину цыганка и нанялась сюда на работу… на кухню. Говорят, я очень похожа на нее, только она темнее меня… и еще больше похожа на цыганку. Она уехала сразу после моего рождения, больше не могла оставаться в доме, — Аллегра принялась напевать приятным, чуть хрипловатым голоском. — С цыганским табором.
Она взглянула на меня, чтобы узнать, какой эффект произвели ее слова, и осталась довольна, потому что я не смогла скрыть растерянность, которую вызвало у меня вновь открытое качество характера Нэйпира.
— Во мне есть цыганская кровь, но я ведь и Стейси тоже. Никто никогда не отнимет у меня моей мягкой перины или моих туфель на высоких каблуках — неважно, что мне их пока не разрешают носить. Но они у меня будут, и драгоценности в волосах тоже, и на балы начну ездить, и я никогда, никогда… никогда не покину Ловат-Стейси.
— Я рада, — сказала я холодно, — что ты так высоко ценишь свой дом. Но теперь давай вернемся к музыке. Попробуй сыграть эту пьесу. Она очень простая. Начни с медленного темпа и попытайся почувствовать, что говорит музыка.
Она скорчила гримаску и повернулась к фортепьяно, но была невнимательна: мысли ее витали далеко, да и мои тоже. Я думала о Нэйпире; негодник, навлек на дом такое несчастье, из-за которого и сам был вынужден уехать.
— Я часто думаю, — сказала Аллегра совершенно без всякой связи, — что же произошло с той женщиной, которая исчезла.
Мы пили чай в классной — четыре девочки, поскольку Сильвия была с нами, и я.
Я чуть не уронила чашку. Я иногда пыталась навести людей на разговор о Роме, но когда они сами заговаривали о ней, для меня всегда было неожиданностью.
— С какой женщиной? — спросила я равнодушно, взяв себя в руки.
— Да с той, которая приехала сюда и копалась в земле, — сказала Аллегра. — Об этом уже почти не говорят.
— А ведь одно время, — вмешалась Сильвия, — ни о чем другом и не говорили.
— Неудивительно, ведь не каждый день кто-нибудь исчезает, — я пыталась говорить небрежно. — А вы как считаете, что могло случиться?
Сильвия сказала:
— Моя мама говорит, будто все было организовано, чтобы вызвать толки. На некоторых это похоже.
— Для чего же? — поинтересовалась я.
— Чтобы дать всем почувствовать свою значительность.
— Но тогда бы она не пряталась так долго. Как это могло придать ей значительности?
— Моя мама так говорит, — настаивала Сильвия.
— Алиса написала об этом рассказ, — сказала Эдит тихо. Алиса вспыхнула и опустила глаза.
— Очень хороший рассказ, — добавила Аллегра. — От него у нас волосы встали дыбом. По крайней мере, могли бы. А у вас, миссис Верлен, волосы вставали когда-нибудь дыбом?
Я сказала, что не припомню такого случая.
— Миссис Верлен напоминает мне мисс Брендон, — сказала Алиса.
Сердце у меня испуганно забилось.
— Чем же? — спросила я.
— Точностью, которая свойственна немногим, — пояснила Алиса. — Большинство людей сказали бы: “Нет, у меня волосы никогда не вставали дыбом”. Или “Да, случалось,” и с преувеличенным волнением рассказали бы душераздирающую историю. Вы же сказали, что не припомните такого, а это ведь точно сказано. Мисс Брендон тоже выражалась очень точно. Она говорила, что точность необходима в ее работе.
— Видимо, ты разговаривала с ней довольно часто.
— Мы все иногда разговаривали с ней, — сказала Аллегра. — И мистер Нэйпир тоже. Он очень всем интересовался, а она показывала ему разные найденные штуки.
— Да, — подтвердила Сильвия, — я помню, мама заметила это.
— Твоя мама всегда все замечает… особенно не очень хорошее, — вставила Аллегра.
— Что же нехорошего в том, что мистер Нэйпир интересовался римскими развалинами? — спросила я.
Девочки промолчали, хотя Аллегра уже открыла рот, что-то сказать. Алиса неожиданно произнесла:
— Это очень хорошо — интересоваться римскими развалинами. А вы знаете, миссис Верлен, что у них были катакомбы?
— Да.
— Конечно, она знает! — возмущенно воскликнула Аллегра. — Миссис Верлен, вообще, знает очень много.
— Лабиринт переходов, — мечтательно сказала Алиса, и глаза ее затуманились. — Там обычно прятались христиане, и враги не могли их отыскать.
— Она напишет новый рассказ, — прокомментировала Аллегра.
— Я же их никогда не видела, разве я смогу?
— Но ты ведь написала об исчезновении мисс Брендон, — заметила Эдит. — Чудесный рассказ. Надо бы вам его тоже прочесть, миссис Верлен.
— Боги рассердились и превратили ее во что-то другое, — пояснила Сильвия.
— Это действительно так, вы же знаете, — нетерпеливо откликнулась Алиса. — Когда боги оскорблены, они превращают людей и в звезды, и в деревья, и в кусты, естественно, они и мисс Брендон во что-то превратили.
— Во что же они превратили ее в твоем рассказе? — спросила я.
— Странная вещь, — сказала Эдит. — Мы не знаем. Алиса не говорит нам. В рассказе боги из мести превращают ее во что-то, но Алиса не пишет, во что.
— Я оставляю это на усмотрение читателя, — пояснила Алиса. — Вы сами, в зависимости от своего воображения, можете превратить мисс Брендон во что хотите.
— У меня появилась забавная мысль, — воскликнула Аллегра. — Представьте себе, мисс Брендон и в самом деле превратилась во что-то, а нам не известно, во что именно.
— Ой, как интересно, — взвизгнула Сильвия.
— Даже твоя мама не знает, — поддразнила ее Аллегра, а потом вскричала: — А если это сама миссис Верлен?
Четыре пары глаз напряженно уставились на меня.
— Вы только представьте, — продолжала Аллегра лукаво и задорно. — Она ведь даже похожа на нее.
— Чем же это? — спросила я растерянно.
— Например, манерой говорить. Или чем-то…
— Мне кажется, — сказала Эдит, — что мы смущаем миссис Верлен.
Кажется, Эдит нашла в моем обществе некоторое утешение, и меня это тронуло. Казалось естественным, что она потянулась ко мне. Хотя возрастом она ближе к девочкам, но я была замужем, и это сближало нас. Эдит была такой нежной и чувствительной, и мне так хотелось защитить ее.
Однажды она спросила, умею ли я ездить верхом. Я ответила, что когда-то давно умела немного, но осталась далекой от совершенства. Тогда она пригласила покататься с ней.
— Но у меня нет костюма для верховой езды.
— Я могу одолжить. Мы почти одного размера, не так ли?
Я была выше ростом и не такой тоненькой, но она настаивала, что какая-нибудь из амазонок должна подойти мне.
Она трогательно волновалась. Почему? Я, конечно, понимала. Она была беспокойной наездницей. Ей хотелось совершенствовать свое искусство, а добиться этого можно только практикой. Почему бы не попрактиковаться со мной, чтобы, выезжая с мужем, чувствовать себя в седле более уверенно.
Я сдалась, невзирая на свои дурные предчувствия. Она повела меня в свою комнату, и вскоре я уже обрядилась в амазонку: длинную юбку, приталенный жакет оливково-зеленого цвета и черную шляпку для верховой езды.
— У вас элегантный вид, — воскликнула она радостно, и мне самой, надо сознаться, понравилось то, что я увидела в зеркале. — Я так рада. — Ее глаза блестели от возбуждения. — Мы сможем теперь часто кататься вместе, правда?
— Да, но я приехала сюда учить вас музыке.
— Но не все же время учиться музыке. Должна быть и разрядка. — Она стиснула руки. — О миссис Верлен, я так рада, что вы приехали.
Меня поразило такое пылкое проявление чувств. Оно вызвано, конечно, вовсе не любовью к учительнице музыки. Просто она чувствовала мой интерес к людям, верила в мое знание жизни, и ей хотелось кому-то довериться. Бедная Эдит, из знакомых мне новобрачных она терзалась больше всех.
Мы пошли в конюшню, и грум подобрал нам лошадей.
Я предупредила, что в некотором роде являюсь новичком. Моя верховая езда ограничивалась лондонской школой, хотя и случалось ездить верхом в Роу.
— Возьмите Милашку. Она славная и смирная, как ее имя. А мадам, полагаю, поедет, как всегда, на Венере.
— Нет-нет, — нервно сказала она. — Только не на ней. Мадам предпочтет кого-нибудь поспокойней, вроде Милашки.
Едва мы выехали из конюшни, Эдит сказала:
— Моему мужу нравится, когда я езжу на Венере. Он говорит, что Конфетка, — она слегка коснулась лошадиной шеи, — только для детей. Девочки на ней учились ездить. Она совершенно нечувствительна к узде. Но мне на ней спокойно.
— Тогда вы можете наслаждаться верховой ездой.
— Я наслаждаюсь ею только вместе с вами, миссис Верлен. Иногда думаю, что из меня не получится хорошей наездницы. Боюсь, разочарую этим своего мужа.
— Но ведь не только в верховой езде заключается смысл жизни, не так ли?
— Нет… нет. Думаю, нет.
— Поезжайте вперед. Вы знаете дорогу лучше, чем я.