Нет, не могла она уехать, не сказав мне, куда направляется. Она могла только умереть.
— Умереть! — прошептала я, и сотни сцен из нашего детства замелькали передо мной. Милая, доверчивая Рома, в тебе не было ни капли злости, а только снисходительная терпимость по отношению к тем, кто не мог разделять с тобой твоих археологических восторгов.
Я дошла до того домика, где мы с ней жили, пока шли раскопки. В те дни я не встречала здесь никого из хорошо знакомых мне теперь, а они также ничего не слышали обо мне… по крайней мере, хотелось на это надеяться. Если бы кто-нибудь видел меня раньше и узнал сейчас, я бы это, без сомнения, обнаружила. Приходило много посторонних, интересовавшихся “черепками”. Почему бы среди них не найтись одному, узнавшему меня?
Домик выглядел еще более заброшенным, чем тогда. Я толкнула дверь, благо она оказалась не заперта. Петли ее слабо скрипнули. Почему меня удивило, что она не заперта? Здесь ведь нечего прятать.
Вот и знакомая комната… стол, за которым я сидела, наблюдая за реставрацией мозаики. Валялось несколько щеток, да кирка, да лопата с ведром. Старая печка, на которой Рома изредка готовила, и большой барабан, в котором хранился парафин. Вполне достаточно, чтобы понять, что здесь побывали археологи.
И из этого вот домика Рома ушла однажды и больше не вернулась.
Куда, Рома, куда?
Я попыталась представить себе, куда же она могла направиться. На прогулку? Она никогда не гуляла просто так, а только при наличии цели, заставлявшей перебраться с одного места на другое. Пошла купаться? Она очень плохо плавала, да у нее и не было времени научиться.
Так что же случилось в тот день, когда она закончила укладываться и вышла из домика?
Где-то должен скрываться ответ. И найду я его, похоже, скорее здесь, чем где бы то ни было.
Я стала подниматься по ступенькам, ведущим из комнаты. Они ходили под ногами, а последняя лежала прямо у массивной двери. Открыв ее, можно попасть прямо в маленькую гостиную, а из нее вела дверь в спальню, чуть больше гостиной, с одним маленьким окошечком со свинцовым стеклом; и я помню, в ней всегда было темно даже в яркий день. Я спала на раскладушке в спальне, а Рома на такой же раскладушке в гостиной…
Я толкнула тяжелую дверь и заглянула внутрь. Кроватей не было. Наверное, Рома сложила их, и, когда она ушла из домика, их увезли.
Меня пробрал озноб. Среди толстых каменных стен было холодно.
И все же здесь, в домике, я чувствовала близость Ромы и продолжала шептать ее имя:
— Рома! Рома, что же случилось в тот день?
Представилось, как она стоит у маленького окошка и смотрит на раскопки. Она была полностью поглощена работой, не переставала говорить о ней, торопливо умываясь водой, наспех подогретой в старой парафиновой печке внизу. В тот последний день о чем она думала? Об отъезде? О новых планах?
А потом, наверное, надела свое простое пальто поверх простых юбки и блузы, и единственным украшением служила нитка темно-красных халцедоновых бус или необработанной бирюзы, — и вышла на свежий воздух. Она пересекла свои раскопки и ушла… в небытие.
Я закрыла глаза. Так ясно ее вижу. Куда? Почему?
Ответ мог быть в домике.
Вдруг я услышала внизу звук. Я похолодела, по спине побежали мурашки. Вспомнились слова Аллегры: “А у вас когда-нибудь волосы вставали дыбом?” Я вдруг осознала всю заброшенность и изолированность домика. Молнией пронеслась мысль: ты приехала, чтобы выяснить, что случилось с Ромой. И ты сможешь это узнать, когда то же самое случится с тобой.
Шаги в тишине. Скрип двери. В домике кто-то был.
Я взглянула на окно. Мне хорошо известно, какое оно маленькое. Убежать через него невозможно. Господи, да почему же я должна ужасаться только потому, что кому-то взбрело в голову заглянуть в пустой заброшенный домик?
Может, у меня опять разыгралось воображение, но мне привиделась Рома, предостерегавшая меня.
Я прижалась к стене, прислушиваясь. Неожиданный страх вызван, конечно, болезненным воображением. Это потому, что Рома жила здесь, и теперь ее душа томилась, как томятся души всех, кого насильно вырвали из жизни. Да, это тень Ромы настойчиво предостерегала меня: осторожнее, здесь опасно.
Тут я снова услышала скрип двери и шаги на лестнице. Кто-то поднимался в спальню. Я решила смело встретить пришельца, кто бы он ни был, и, сунув дрожащие руки в карманы, направилась навстречу.
И в этот момент тяжелая дверь осторожно открылась. Передо мной стоял Нэйпир. Он был слишком высоким для этой маленькой комнаты и возвышался надо мной, а сердце у меня забилось часто-часто. Он заметил мой страх и улыбнулся.
— Я видел, как вы вошли в дом, — сказал он. — И подумал, что же вас там могло заинтересовать? — Так как я не ответила, он продолжал: — Вижу, вы удивлены моему появлению.
— Да, — я пыталась взять себя в руки, злясь на свой глупый страх и еще больше — на то, что выдаю свои чувства. “Какой наглец, — подумала я, — как ему нравится пугать других”. Вот почему он так тихо вошел в домик и крадучись поднялся по лестнице.
— Вам не приходило в голову, что не только вы интересуетесь нашими Сокровищами Прошлого? — он произнес эти слова как бы с большой буквы, словно чувствовал здесь дух Ромы и поддразнивал его.
— Отнюдь нет. Я знаю, многие интересуются ими.
— Но не Стейси. Вам известно, что поначалу мой отец пытался воспрепятствовать этим работам?
— И что же ему помешало?
— Его переубедили. Итак, во имя культуры… филистеры отступили.
— Какая удача для потомков, что его переубедили.
Его глаза сверкнули.
— Триумф знания над невежеством, — сказал он.
— Именно так.
Я обдумывала, как бы пройти к двери. Он не так уж и мешал, но и не сходил с места, и мне пришлось бы обходить его. В общем, я колебалась, не желая выдавать своего намерения удрать.
— Так что же вас привело сюда? — спросил он.
— Скорее всего, любопытство.
— А вы любопытны, миссис Верлен?
— Как и большинство людей, полагаю.
— Я часто думаю, — продолжал он, — что любопытство обычно безвредно. В конечном счете, это даже достоинство — проявлять интерес к делам других. Вы согласны со мной?
— Излишне развитое достоинство может превратиться в порок.
— Не сомневаюсь, что вы правы. А знаете, что в этом домике жила та самая женщина-археолог, которая пропала?
— Вот как! Что же с ней произошло?
— Я не сторонник версии, что какой-то древнеримский бог разъярился и стер ее с лица земли. А вы? — Он сделал шаг ко мне. — Вы напоминаете мне эту женщину.
Он пристально смотрел на меня, и в какую-то минуту я подумала: он знает. Он знает, почему я здесь. Обнаружить, что я сестра Ромы, совсем не трудно. Жена Пьетро Верлена… Это ведь даже могли упоминать в печати. Может быть, он знает, что я приехала сюда выяснить, что скрывается за исчезновением Ромы. Может быть…
Дикие мысли могут прийти в голову, когда находишься в заброшенном доме наедине с человеком, убившим своего брата…
Я произнесла слабым голосом:
— Я… напоминаю… ее?
— Внешне вы, конечно, не похожи. Она-то не была красивой. — Я покраснела. — Я никоим образом не имел в виду… — Он поднял руки, изображая смущение, и заявил, что я поспешила с выводами, считая, будто таким образом он сделал комплимент моей внешности. Как он любил унизить! — У нее был такой сосредоточенный вид. Вид человека, уверенного в своей правоте.
— Понимаю. А что, у меня такой же вид?
— Я этого не сказал, миссис Верлен. Я сказал только, что вы напоминаете мне ту несчастную леди.
— Вы хорошо ее знали?
— Ее самоуглубленность была столь очевидной. Не обязательно быть близко знакомым, чтобы заметить это.
Я спросила, затаив дыхание:
— Что же с ней случилось?
— Вас интересует мое мнение?
— Но вы же не можете предложить ничего лучшего.
— А почему вы думаете, что я должен предлагать что-то лучшее?
— Вы же виделись с ней и знали ее. Может, у вас сложилось какое-то представление о том, какой она была…
— Или есть, — сказал он. — Совершенно необязательно говорить о ней в прошедшем времени. Мы не можем быть уверены в ее смерти. Я лично склонен думать, что она уехала по какому-то проекту. Но это тайна. Может, навсегда останется тайной. В мире существует множество неразгаданных тайн, миссис Верлен. А эта… что ж, возможно, она служит предупреждением, чтобы прошлое оставили в покое.
— Которое любой археолог, я уверена, не воспримет всерьез.
— Судя по тону, вы тоже этого не принимаете. Значит, считаете, что допустимо копаться в прошлом?
— Но ведь вы не можете отрицать, что археологи делают важное дело!
Он улыбнулся мне своей слегка сумасшедшей улыбкой, которую я начинала уже ненавидеть.
— Значит, вы не согласны, — сказала я возмущенно.
— Я так не сказал. Я и не думал об археологах. Вы одержимы этой женщиной. Я спросил только, считаете ли вы допустимым влезать в прошлое? Предки есть у каждого из нас. Они не являются собственностью этих гробокопателей.
— Наши собственные предки — да, они никого, кроме нас, не касаются. Обнародовать можно только историческое прошлое.
— Очень тонкое различие! Но кто же составляет историческое прошлое, как не конкретные люди? Я говорил резко, что мне обычно не свойственно, и предполагал, что вы, как и я, предпочтете забыть прошлое. А вы находите меня неделикатным… Мне не следовало этого говорить. Среди воспитанных людей так не говорят. Надо было начать так: “Какой сегодня прекрасный день, миссис Верлен! Ветер не такой холодный, как вчера”. Потом мы обсудили бы погоду за последние несколько недель и расстались бы, очень довольные друг другом, но думая, что могли бы и вовсе никакого разговора не заводить. Значит, вы против прямоты и искренности?
— Вы делаете скоропалительные выводы. Что же касается прямоты и искренности, то я считаю, что те, кто кичится своей искренностью, обычно относят ее только к себе. Для других у них есть иное слово — грубость.