— Тебе, наверное, нравятся уроки ботаники.
— О да, но теперь, когда Эдит больше не ходит, уже не так нравятся. Да и мистеру Брауну они раньше, кажется, нравились больше.
Я опять почувствовала тревогу, пробудились мои старые подозрения.
— Чайки улетают с побережья, миссис Верлен. Верный признак шторма на море. Они летят прямо сотнями, и я, когда вижу их, вспоминаю моряков.
И она запела высоким чистым детским голосом:
Господи наш, мы взываем к Тебе:
Тех защити, кто в пучине, в борьбе.
Она вздрогнула.
— Как это, наверное, ужасно — тонуть. Говорят, когда тонешь, то заново переживаешь всю свою жизнь. Вы верите?
— Не знаю, а проверять как-то очень не хочется.
— Дело в том, — продолжала Алиса задумчиво, — что утонувшие не могут сказать нам, правда ли это. Если бы они возвращались… Говорят, те, кто умер насильственной смертью, возвращаются. Они не могут упокоиться. А в это вы верите?
— Нет, — сказала я твердо.
— Слуги говорят, что Бомон иногда возвращается.
— Я так не думаю.
— Это они так говорят. А еще они считают, что Бомон стал приходить чаще после возвращения мистера Нэйпира.
— Да что ты! И почему же?
— Он сердится на Нэйпира за то, что тот вернулся. Ведь это Нэйпир заставил его уйти, вот он и хочет, чтобы Нэйпира прогнали.
— А я думала, Бомон был добрым. Видимо, это не так, если он хочет наказать брата за тот несчастный случай.
— Да, — произнесла она медленно. — Но, может, он вынужден. Умершие таким образом бывают иногда вынуждены преследовать живых. Вы согласны?
— Я согласна, что это полная чепуха.
— А как же тогда огоньки в разрушенной часовне? Говорят, в ней живут духи. А там действительно есть огоньки. Я сама их видела.
— Ты их просто вообразила.
— Я так не думаю. Моя комната находится на верхнем этаже, как раз над классной. Из нее далеко видно, и я своими глазами видела огоньки. Честное слово.
Я молчала, и она продолжала совершенно серьезно:
— Вы мне не верите. Считаете, я все вообразила. Можно, я покажу их вам, когда снова увижу? Но, может, вы не захотите их видеть.
— Если они существуют, я их увижу.
— А я увижу обязательно.
Я улыбнулась:
— Удивляюсь тебе, Алиса. Ты казалась мне очень практичной.
— О, миссис Верлен, я такая и есть, но если там что-то существует, то как раз непрактично притворяться, будто этого нет.
— Практичным будет попытаться найти причину.
— Причина в том, что Бомон не может упокоиться.
— Или кто-то устраивает трюки. Я дождусь и увижу огоньки, а уж потом стану искать причину.
— Вот уж кто практичен, так это вы, миссис Верлен, — сказала Алиса.
Я молча согласилась с ней и перешла к музыке и музыкантам. Об этом мы и говорили до самого дома.
— Должна сказать, — заявила миссис Рендолл, — что это принесет нам массу сложностей. После всего, что мы сделали… я удивляюсь. А уж пастор-то…
Ее пухлые щеки тряслись от негодования, когда мы шли по дорожке к дверям школы. Я пришла заниматься музыкой с Сильвией, пока Аллегра и Алиса на уроке у помощника священника.
Миссис Рендолл возмущалась несколько минут, прежде чем мне удалось, наконец, выяснить причину ее негодования.
— Такой хороший помощник… и что он собирается делать в своих заморских странах, я ума не приложу. Иногда у себя дома можно найти гораздо более полезное занятие. И пора серьезным молодым людям понять это.
— Я и не знала, что мистер Браун уезжает.
— Именно это он и намеревается сделать. А как быть нам, я просто не представляю. Он, видите ли, намерен отправиться в какую-то деревню в Африке и учить там язычников! Милое дело! Я сказала ему, что все это наверняка кончится тем, что его зажарят на ужин.
— Я думаю, он услышал зов сердца.
— Зов сердца, вот еще глупости! Мог бы почувствовать этот зов и дома, работая в нашей школе. С чего ему вздумалось отправиться в Богом забытое место. Я сказала ему: “Вас убьет жара, мистер Браун, если раньше этого не сделают каннибалы.” И я не шутила. Я ему прямо заявила, что виноват в этом будет только он сам.
Я думала о тихом молодом человеке… и об Эдит. Интересно, связано ли его решение уехать с чувствами к ней? Мне было жаль их: они напоминали двух беспомощных детей, застигнутых врасплох своими чувствами.
— Я велела пастору побеседовать с ним. Хорошего помощника очень трудно найти, а пастор так перегружен работой. Я уж подумываю, не посоветовать ли пастору обратиться за помощью к епископу. Если бы епископ сказал мистеру Брауну, что его долг — остаться…
— А мистер Браун так хочет уехать? — спросила я.
— Хочет! Не то слово! Этот юный идиот просто рвется. Правда, сообщив о своем намерении пастору, он все мрачнел и мрачнел с каждым днем. Не понимаю, как это он мог прийти к такому глупому решению. И как раз когда пастор… и я… обучили его всему как следует.
— А вы не можете отговорить его?
— Хочу попытаться, — ответила она твердо.
— А пастор?
— Моя дорогая миссис Верлен, если уж я не смогу этого, то и никто не сможет.
А Эдит? — спросила я себя, входя в дом. Увидев Эдит в то утро, я заметила, какой покинутой она выглядела. Играя пьесу Шумана, она все время сбивалась, неверно брала темп, несколько раз сфальшивила.
Бедная Эдит! В такие юные годы — уже столько ударов судьбы. Как бы я хотела помочь ей!
После того как я в очередной раз сыграла сэру Вильяму, в комнату вошла миссис Линкрофт и сказала, что он хочет поговорить со мной.
Я села на стул рядом с ним, и он сообщил, что назначил день приема, когда я должна играть гостям.
— Играть придется около часу, не более, миссис Верлен, но я сам выберу пьесы и сообщу их заранее, чтобы вы могли ознакомиться, если нужно.
— Буду вам признательна.
Он кивнул.
— Моя жена всегда нервничала в таких случаях. Правда, потом ей нравилось, но позже. Она никогда не могла играть для большого общества. В семейном кругу все обстояло, конечно, по-другому.
— Когда играешь перед публикой, всегда нервничаешь. Мой муж тоже волновался и…
— Он ведь был гений.
Он закрыл глаза, и я поняла, что должна уйти. Миссис Линкрофт говорила мне, что он вдруг стал быстро уставать и доктор предупредил, что при малейших признаках усталости ему необходим полный покой.
Итак, я поднялась и ушла. Мне встретилась миссис Линкрофт и благодарно улыбнулась. Я заметила ее ласковое отношение ко мне, и оно мне было приятно.
Музыкальный вечер был явно большим событием. Девочки только о нем и говорили.
Аллегра сказала:
— Будет, как в старые времена… когда я еще не родилась.
— Да, — подтвердила Алиса серьезно, — мы узнаем, как здесь было до нашего появления.
— Нет, не узнаем, — возразила Аллегра, — потому что все будет совершенно по-другому. Вместо леди Стейси играет миссис Верлен. А потом, никого не застрелят, и никто не покончит с собой, и никто не соблазнит служанку цыганку.
Я сделала вид, что не слышу.
Они взбудоражены еще и тем, что, хотя и не будут ужинать со всеми, им разрешено присутствовать на моем “концерте”, который должен состояться между девятью и десятью часами.
По этому случаю им сшили новые платья, и они выглядели очень довольными.
Я решила надеть то платье, которое не носила со дня смерти Пьетро. Да и надевала-то лишь однажды — на тот, последний, концерт. Особое платье для особых случаев. Бархатное, густого бордового цвета, с длинной ниспадающей юбкой и туго облегающим корсажем, слегка открывавшим плечи. Спереди к корсажу приколот искусственный цветок — палевая орхидея, такого нежного цвета и так изящно сделанная, что казалась живой. Пьетро увидел ее в окне цветочной лавки на улице Сент-Оноре и купил для меня.
Не думала, что мне придется еще когда-либо надевать это платье. Я держала его в коробке, которую не открывала до сего дня. Но, узнав, что буду играть перед публикой, я подумала именно об этом наряде и поняла, что он предназначен как раз для подобного случая и придаст мне смелости, в которой я так нуждалась.
Я вынула платье из коробки, из бесчисленных слоев папиросной бумаги, и разложила на кровати. Как все сразу нахлынуло на меня… Пьетро поднимается на сцену, надменно кланяется, быстро ищет меня взглядом, находит и улыбается, успокоенный, потому что я здесь, потому что я разделяю с ним каждый триумф и так же сильно переживаю за его успех, как и он сам, и он всегда может сказать мне: “У тебя никогда так не получится”.
Стоило вспомнить тот вечер, как захотелось броситься на мягкий бархат и оплакать свое прошлое.
Убери его. Забудь о нем. Надень что-нибудь другое.
Ну, нет. Я надену это платье непременно, и ничто мне не помешает.
Пока я рассматривала платье, дверь тихонько приоткрылась и заглянула мисс Стейси.
— А, вот вы где, — она подошла к кровати. Рот ее приоткрылся от удивления. — Какое прелестное! Оно ваше?
Я кивнула.
— Я и не знала, что у вас есть такой замечательный наряд.
— Оно хранилось у меня… много лет.
— А… когда ваш муж был жив?
Я кивнула.
Она внимательно посмотрела на меня и сказала:
— У вас очень блестят глаза. Вы плачете?
— Нет, — ответила я, а потом, пытаясь объяснить свое состояние, добавила: — Я надевала его на тот последний его концерт.
Она опять закивала, как китайский болванчик, но я почувствовала к ней симпатию.
— Я тоже страдала, — сказала она, — и пережила то же самое… почти. И понимаю вас.
Потом она подошла еще ближе и прикоснулась к платью.
— Бантики из того же бархата выглядели бы очень мило в ваших волосах, — сказала она. — Пожалуй, я закажу себе новое бархатное платье. Правда, другого цвета… нежно-голубого. Будет очень мило, как вы думаете?
— Да, очень, — ответила я.
Она кивнула и ушла, раздумывая. Я уверена, у нее скоро появится бархатное платье, и именно нежно-голубого цвета, и маленькие бантики в тон.