— Я подумала, может, вы… могли бы… заменить меня.
Я была поражена.
— Но я даже не собираюсь оставаться на ужин, а просто спущусь, чтобы поиграть для гостей.
— Вы бы сделали все гораздо лучше меня.
— Благодарю вас, но я ведь не хозяйка дома, а просто работаю здесь.
— Я думала, может быть, вы поговорите с Нэйпиром.
— И предложу ему себя на ваше место? Вы и сами понимаете, что это невозможно.
— Да, понимаю, — сказала Эдит. — О, надеюсь, мне станет лучше. Но он бы послушал вас.
— Уж если кому и говорить с вашим мужем, то лучше вас самой никто этого не сделает.
— Нет, — сказала Эдит, прикрыв глаза рукой, и добавила: — Вас он, по крайней мере, замечает, миссис Верлен, а он замечает немногих.
Я рассмеялась, но меня охватило сильнейшее беспокойство. Он интересуется мной. Почему?
Я сказала резко:
— Сейчас вы должны встать и как следует погулять. Перестаньте нервничать. Когда все закончится, еще удивитесь, что так волновались по пустяковому поводу.
Эдит опустила руки и горестно смотрела на меня.
Какой же она все-таки ребенок! Но мои слова произвели на нее впечатление.
— Я постараюсь, — сказала она.
Как тихо в большом зале! На помосте стоял рояль. Из теплиц сюда должны принести корзины с цветами. Наверное, тюльпаны и гвоздики. Кресла уже расставлены. Похоже на концертный зал… очень своеобразный, с рыцарскими доспехами, стоящими у лестницы, с оружием, развешанным на стенах, — вооружением семейств Стейси, Нэйпиров и Бомонов вперемежку.
Я буду сидеть там, в своем бордовом бархатном платье, такая же, как в тот роковой вечер.
Нет, другая. На этот раз я буду не среди публики, а там, на сцене.
Я поднялась на помост, села за рояль. Не нужно думать о Пьетро. Пьетро умер. Если бы он находился там, среди публики, я наверняка боялась бы сбиться и заслужить его насмешку. Я сознавала бы, что он здесь, прислушивается и ловит каждую фальшивую ноту, каждый неуверенный звук, и чувствовала бы, что хоть он и беспокоится за меня, а все же надеется, что мое исполнение будет хуже его.
Я заиграла. Этих пьес я не играла с тех пор. Я сказала тогда себе, что не смогу этого выдержать. Но теперь я все-таки играла, и меня охватывало то же волнение, которое испытывал композитор, сочиняя их. Да, оно витало здесь, это божественное вдохновение, рождающееся где-то в сферах небесных. Это было прекрасно. Играя, я не видела Пьетро, его волос, разлетающихся по спине, когда он встряхивал головой в творческом возбуждении. Сейчас для меня музыка означала то же, что и в те далекие дни, когда я еще не встретила Пьетро. Играя, я испытывала самые возвышенные чувства.
Когда я остановилась, воспоминания нахлынули на меня с прежней живостью: вот он кланяется публике, немного усталый и напряженный, каким никогда не бывал после концерта, по крайней мере, сразу… Усталость всегда приходила позже, когда он покидал сцену, когда уходили льстецы и низкопоклонники, когда мы оставались вдвоем. Вот тогда и начинало оказывать свое действие все то, что он вложил в свою музыку.
…Вот я вижу его лежащим в кресле в гримерной… Пьетро… никогда ты больше не сыграешь…
Смех за спиной. На секунду показалось, что он вернулся и смеется надо мной. Если что-то и могло вызвать сюда его дух, то только музыка.
В одном из кресел сидела миссис Стейси. В платье из бледно-розового крепа и с розовыми бантиками в волосах.
— Я вошла на середине, — сказала она. — Вы играете замечательно, миссис Верлен.
Я не ответила. И она продолжала:
— Это напоминает мне прежние дни. Изабелла всегда так нервничала. А вы спокойны. Потом она всегда плакала у себя в комнате. Она всегда оставалась недовольной своей игрой, она знала, что могла бы играть лучше, если бы продолжала заниматься с учителями. Я сидела сейчас и слушала и подумала, что не удивлюсь, если ваша игра привлечет сюда привидений. Обычно так и бывает. Предположим, Изабелла не может упокоиться. Предположим, она возвращается… Что ж, зал выглядит совершенно так же, как и в те вечера, когда играла она… совершенно так же… только рояль другой. Разве это вас не беспокоит, миссис Верлен? Как вы думаете, может музыка привлечь сюда привидений?
— Если они существуют, то несомненно. Но я не верю в них.
— Очень опасно говорить так. Ведь они могут слушать нас.
Я не ответила и поспешила закрыть крышку рояля, думая про себя: да, это будет вечер с привидением. Причем не Изабеллы Стейси, а Пьетро.
Изображение, смотревшее из зеркала, утешало: бордовый бархат, орхидея. Платье, несомненно, шло мне. Пьетро никогда об этом вслух не говорил — за него говорили глаза.
Он стоял за моей спиной, положив руки на плечи, глядя на нас в зеркало. Эта картина запечатлелась в моей душе навсегда.
— Ты выглядишь вполне достойно… меня, — заявил он со свойственной ему прямотой, а я посмеялась и сказала, что если он так считает, значит, я и в самом деле выгляжу очень хорошо.
Мы отправились в концертный зал вместе, а там расстались, и я пошла к своему месту в партере.
А, не стоит вспоминать. Сегодня вечером я не должна думать о нем. Я поглаживала руки, массируя пальцы. Они были достаточно, гибкими, — сказала я себе. Но в глубине души я чувствовала другое. Сегодня вечером в них появилась некая магия, отнять которую не сможет никто, даже дух Пьетро.
Я даже рада, что меня не пригласили на ужин. Миссис Линкрофт считала это упущением Нэйпира, поскольку была убеждена, что сэр Вильям хотел меня пригласить. Я ответила, что предпочитаю не ходить.
— Понимаю, — сказала она. — Вы хотите быть бодрой к концерту.
Интересно, кто же гости. Друзья Нэйпира или сэра Вильяма? Едва ли Нэйпира, ведь его столько времени не было дома. Интересно, что чувствует человек, подвергнувшийся изгнанию, после возвращения? Немножко похоже на меня в нынешний вечер. Я тоже находилась в своем изгнании, а сегодня вечером намереваюсь подняться на сцену, и люди будут слушать, как я играю. Конечно, эта публика не станет меня критиковать, в отличие от публики, для которой играл Пьетро. Бояться мне нечего.
В девять часов я спустилась вниз, в большой зал. Сэр Вильям уже находился там в своем кресле. Его вкатила миссис Линкрофт, одетая в серую шифоновую юбку и шифоновую же, но ярко-васильковую блузку. Она не была полноправным членом собравшегося общества, а только, подобно мне, служанкой высокого ранга. Я вспомнила, что подумала об этом же, увидев ее впервые.
Сэр Вильям поклонился мне и сказал, что сожалеет о моем отсутствии на ужине. Я ответила, что предпочла посидеть в тишине, и он наклонил голову в знак понимания.
Ко мне подошел Нэйпир и с ним Эдит. Она прелестно выглядела, но сильно волновалась. Я ободряюще улыбнулась.
Затем общество расселось по местам, и я поднялась на сцену.
Я начала с танцев, как всегда делал Пьетро. Когда мои пальцы коснулись клавиш, из-под них поплыли волшебные звуки, я забыла все, кроме радости, которую они давали. Играя, я видела картины, вызываемые музыкой в воображении. И дивное высокое вдохновение снизошло на меня. Я забыла, что играю незнакомым людям в старом родовом гнезде, я забыла даже, что потеряла Пьетро, — ничего не существовало для меня, кроме музыки.
Аплодисменты раздались сразу же. Я улыбнулась публике, продолжавшей аплодировать, и быстро оглядела зал. На сэра Вильяма музыка произвела сильное впечатление. Нэйпир сидел слишком прямо, аплодируя вместе со всеми, Эдит — рядом с ним, улыбающаяся, почти счастливая. И где-то в конце зала — Аллегра с Алисой: Аллегра в возбуждении подпрыгивает на месте, а Алиса хлопает со всегдашним серьезным видом. Я даже почувствовала, как они рады, не музыке, разумеется, а моему успеху.
Аплодисменты замерли, и я начала рапсодию. Это была любимая пьеса Пьетро, но я ничего не боялась. В ней всегда открывался мне целый мир красок и радостей. Как и он, при ее исполнении я испытывала целую гамму самых разнообразных чувств. Он однажды рассказал, что в одной части рапсодии представляет себя сидящим в зубоврачебном кресле и ему дергают зуб. Тогда его сравнение вызывало у нас обоих смех. “Это — боль, — прокричал он затем, — пронзительная боль… а потом такая же пронзительная радость”.
И я сейчас страдала и радовалась, и ничего, кроме музыки, для меня не существовало. Закончив, я точно знала, что никогда еще не играла лучше.
Я встала, аплодисменты были оглушительными.
Около меня стоял Нэйпир. Он сказал:
— Отец хочет поговорить с вами.
Я последовала за ним к креслу сэра Вильяма. В глазах старика стояли слезы.
— У меня нет слов, миссис Верлен, — сказал он. — Это превосходно. Сверх всяких ожиданий.
— Благодарю вас. Благодарю.
— Думаю, мы не будем часто просить вас повторить. Сегодняшний вечер напомнил мне…
Он замолк, и я сказала:
— Понимаю.
— Гости, наверное, захотят вас поздравить.
— Я бы хотела сейчас уйти в свою комнату.
— О да, вы ведь устали. Мы понимаем.
Нэйпир смотрел на меня, и в глазах его я ничего не могла прочесть.
— Триумф, — прошептал он.
— Спасибо.
— Надеюсь, вы оценили выбор пьес.
— Они великолепны.
Он наклонил голову, улыбаясь, и тут ко мне начали подходить люди с поздравлениями и выражением признательности. Я никак не могла ускользнуть. Мелькнула мисс Стейси — со светло-лиловыми бантиками в волосах — взволнованная и радостная, как будто она и в самом деле прощалась с привидениями, которые, по ее представлению, должны были навестить нас сегодня вечером. Заметила я и миссис Линкрофт, отправлявшую девочек спать. А тем временем сыпались комплименты, комплименты… Некоторые вспоминали моего мужа. Мало кому довелось слушать его игру, но имя было известно каждому.
Прошло немало времени, прежде чем я смогла уйти.
В своей комнате я не удержалась и посмотрела в зеркало. Румянец играл на щеках, глаза сияли, волосы казались темнее, а кожа светилась, как цветок магнолии, на фоне бордового бархата.