пуганную женщину.
Сэр Вильям ликовал. Он послал за мной, чтобы я поиграла, и, прежде чем я приступила, попросил с ним немного посидеть.
— Вы, наверное, уже слышали новость, — сказал он. — Мы все в восторге.
Он выглядел значительно лучше, чем раньше, и даже помолодел.
— Ваш концерт имел такой успех, — продолжал он, — что надо побыстрее устроить другой. Вы очень хорошая пианистка, миссис Верлен, я бы даже сказал, великая.
— О нет, нет, это совсем не так, — запротестовала я. — Но я рада, что вам и вашим друзьям понравилось.
— Приятно, когда в доме снова звучит музыка. Полагаю, миссис Стейси продолжит занятия музыкой после небольшого перерыва.
— Но, может быть, она вовсе не захочет заниматься после рождения ребенка.
— Тогда мы попросим вас заниматься с ним.
Я рассмеялась и сказала, что для этого придется подождать несколько лет.
— Не так уж и много… Кажется, про Генделя рассказывали, что в четыре года его обнаружили на чердаке, играющим на фортепьяно? Музыкальные способности — наша фамильная черта. Бабушке этого младенца предрекали карьеру великой пианистки. Вы бы сказали, что она очень хорошо играла.
Да, подумала я, атмосфера этого дома меняется на глазах. Он уже вполне спокойно может вспоминать о жене. И все благодаря ребенку, которого носит Эдит и который, возможно, совсем не внук этому человеку.
Время от времени мною овладевала тревога. Бедная молодая женщина, перед какой ужасной дилеммой она стоит. Если она признается мужу… И мое воображение рисовало трагедию, разразившуюся над головой Эдит. Или я представляла, как голосом, дрожащим от страха, она говорит с шантажистом… Она казалась такой невинной. Да она и была, какой казалась, я уверена. Жизнь проявила к ней чрезмерную жестокость.
Сэр Вильям замолчал, и я спросила, не приступить ли к игре. Он согласился, и я села к фортепьяно, на котором уже стояли выбранные им пьесы.
Это были легкие, веселые пьесы, “Песни без слов” Мендельсона, и среди них особенно запомнилась “Весенняя песня”, светлая, радостная музыка, пронизанная юношески светлым ожиданием счастья.
Я играла уже час, когда появилась миссис Линкрофт. Она вошла в комнату и тихо прикрыла за собой дверь.
— Он заснул, — прошептала она. — Как он счастлив. — Она улыбнулась так, словно счастье сэра Вильяма составляло и ее счастье, а я невольно вспомнила намеки миссис Рендолл на их отношения.
— И в самом деле, такая радость… и так скоро, — она по-прежнему говорила тихо. — Я не думала, что у Эдит хватит здоровья, хотя часто именно такие хрупкие девушки и рожают детей. Да и Нэйпир… он уже достаточно показал свою… я хочу сказать, его не назовешь преданным мужем. Но он знает, что сэр Вильям ждал от него наследника. С этой целью его и призвали домой.
— Как племенного быка, — вырвалось у меня в раздражении.
Миссис Линкрофт была явно шокирована моей неделикатностью, да я и сама устыдилась. Совершенно незачем впадать в ярость. Нэйпир вернулся домой по доброй воле, прекрасно понимая, чего от него ждут.
— Он должен, по крайней мере, выполнить свой долг.
— Похоже, он его уже выполнил.
— Он сможет занять здесь более твердое положение.
— Ну, разумеется, как сын сэра Вильяма, его единственный сын…
— Если бы он не вернулся, сэр Вильям оставил бы дом и значительную часть доходов кому-нибудь другому. Но он, естественно, вернулся… Он всегда был честолюбив, и ему всегда хотелось быть первым. Вот почему он завидовал Бью. Но теперь с этим покончено. Он принял условия отца, а когда ребенок родится, сэр Вильям станет к Нэйпиру добрее, я уверена.
— Сэр Вильям человек жесткий.
Миссис Линкрофт выглядела уязвленной. Опять я забыла свое место. Все из-за влияния Нэйпира. И почему мне так хочется защищать этого человека?
— Таким его сделали обстоятельства, — сказала она холодно, и по ее тону я поняла, что поступаю неприлично, противореча мнению своего хозяина. Она была странной женщиной, но ее безграничная преданность двум людям — Алисе и сэру Вильяму — производила впечатление. Она между тем продолжала уже совершенно другим тоном, забыв свою холодность: — Сэр Вильям чрезвычайно доволен новостью, а когда мальчик родится, все в доме опять пойдет на лад, я совершенно уверена.
— А если будет девочка?
Она несколько удивилась:
— В этой семье рождаются только мальчики. Мисс Сибилла Стейси — единственная дочь за многие поколения. У сэра Вильяма будет внук по имени Бомон, и он окончательно утешится.
— А что скажут родители ребенка? Они ведь могут пожелать дать ребенку другое имя.
— Эдит всегда поступает так, как хочется Вильям.
— А Нэйпир?
— Дорогая моя миссис Верлен, он тоже не станет возражать.
— Непонятно, почему. Ему, вероятно, хочется позабыть тот… трагический случай.
— Он никогда не пойдет против желания сэра Вильяма, потому что понимает: протест для него означает новую ссылку.
— Вы хотите сказать, его долг заключается лишь в том, чтобы произвести на свет мальчика и тем самым вернуть в семью Бомона, а коль скоро он этот свой долг выполнил, то теперь может снова оказаться в изгнании?
— Вы сегодня странно настроены, миссис Верлен. На вас это не похоже.
— Да, наверное, я начала слишком интересоваться семейными делами. Пожалуйста, простите меня.
Она наклонила голову и сказала:
— Пребывание Нэйпира здесь зависит от сэра Вильяма. Думаю, он это хорошо понимает.
Я взглянула на часы и решила, что пора уходить, сославшись, как всегда, на то, что нужно готовиться к урокам. Не хочу я больше ничего слушать. Я думала о нем как о человеке дерзком и искреннем, по крайней мере, в последнее время. И мне совсем не хотелось видеть в нем того, кто ради наследства безропотно покорился отцу.
По дороге в свою комнату я встретила Сибиллу Стейси. Мне показалось, что она специально меня поджидала.
— Здравствуйте, миссис Верлен, — сказала она, — как дела?
— Благодарю, неплохо, а у вас?
Она кивнула.
— Вы давненько меня не видели, не так ли? А вот я видела вас совсем недавно. Видела, как вы разговаривали с Нэйпиром. Вообще-то я видела вас несколько раз. Однажды вы выходили уже после заката.
Я вознегодовала. Эта женщина шпионит за мной!
Она, кажется, почувствовала мое негодование, и оно ее позабавило.
— Вы очень интересуетесь нашей семьей, не так ли? Очень мило с вашей стороны. Я вообще считаю вас очень милой женщиной. Но если я хочу вас написать, то мне приходится наблюдать за вами.
— Вы пишете всех, кто нанимается сюда на работу?
Она покачала головой.
— Только если на это есть причина и если их интересно писать. А вы кажетесь мне безусловно интересной моделью. Пойдемте в мою студию. Вы обещали мне, помните? В тот раз вы так мало успели посмотреть.
Я колебалась, но она положила свою руку на мою каким-то детским жестом:
— О, пожалуйста, прошу вас…
Она стиснула руки, и, увидев ее лицо так близко, в беспощадном дневном свете, я еще раз подумала, как гротескно выглядят голубые бантики в ее седых волосах, как не сочетается детское хихиканье с морщинистым лицом.
Но она очаровывала меня, как и все, кажется, в этом доме, и я позволила ей увлечь себя в студию.
Портрет трех девочек все еще стоял на мольберте и сразу приковал мой взгляд. Она стояла рядом, слегка наклонившись, с видом явного удовольствия.
— Портрет похож, — произнесла она.
— Да, очень.
— Но время никак не отразилось на их лицах… пока. — Она надула губы, будто обидевшись на время, которое вело себя так плохо. — Они очень трудны для художника. На этих лицах ничего невозможно прочесть, не правда ли?
Я согласилась.
— Они выглядят такими юными и невинными.
— И все же мы все рождаемся в грехе.
— Однако некоторые умудряются прожить честную жизнь.
— О миссис Верлен, вы такая оптимистка. Вы всегда верите в лучшее в человеке.
— Разве это не лучше, чем в худшее?
— Нет, если вы видите это худшее своими глазами, — ее лицо сморщилось. — И я когда-то была такой же, как вы. Я верила… верила Гарри. На вашем лице недоумение. Вы не знаете, кто такой Гарри. Это человек, за которого я собиралась замуж. Я покажу как-нибудь его портрет… или даже два, ладно? Сейчас я работаю над портретом Эдит.
Я очень внимательно смотрела на нее. Она быстро подошла к стопке холстов, и я вдруг осознала, как беззвучны ее шаги. И представила, как она тихонько наблюдает за всеми, кто входит и выходит из дому… в том числе и за мной. Для чего она вела наблюдения?
Просто таким образом она могла изучить наши тайные побуждения, а потом прийти в свою мастерскую и перенести их на холст. Эта мысль заставила меня поежиться. Невольное движение опять не укрылось от нее и опять ее позабавило. У нее был характер, но она предпочитала скрывать его под маской маленькой девочки.
— Эдит, — продолжала она задумчиво. — На этом портрете вы видите ее с девочками. Как она здесь очаровательна! А теперь взгляните сюда… — она вытащила другой холст и поставила на мольберт, прикрыв юное трио.
Фигуру на портрете трудно было узнать. Эдит на последних месяцах беременности, с тяжелым животом, с лицом, искаженным странным выражением, чем-то средним между страхом и хитростью. Ужасно!
— Вам не нравится?
— Нет, — ответила я, — он… неприятен.
— Знаете, кто это?
Я покачала головой.
— О миссис Верлен, а я считала вас честной.
— Похоже, Эдит, но… она никогда не выглядела так.
— Все впереди. Сейчас она очень напугана. А с каждым днем будет еще более напуганной. Она никогда не перестанет бояться, до конца своих дней.
— Надеюсь, портрета никто не видел.
— Нет. Я покажу его позднее… возможно.
— Но мне вы его показали.
— Только потому, что вы заинтересованы так же, как и я. Вы тоже художник. Вы слышите музыку там, где ее не слышат другие, разве не так? Вы слышите ее в шепоте ветра, в шелесте листьев, в журчании ручья. Я же нахожу то, что мне нужно, в человеческих лицах. Мне никогда не хотелось писать пейзажи, они мне неинтересны. Мне всегда были интересны только люди. Еще малышкой я бралась за карандаш и рисовала нашу гувернантку. Вильяму это казалось странным. Но тогда мой дар был другим. Все началось после того, как Гарри… — Ее лицо сморщилось, казалось, что она вот-вот расплачется. — Иногда у меня появляется очень сильное желание написать какого-то человека. Мне пока еще не так хочется написать вас, миссис Верлен, но я знаю, это придет. Вот я и… подкрадываюсь к вам, как лев подкрадывается к своей жертве. Но ведь львы никогда не приступают к еде, пока не проголодаются, не правда ли? — Она подошла совсем близко и рассмеялась мне прямо в лицо. — Я не собираюсь вас съесть, просто я нахожусь… в контакте… — Она подняла руку, и ее лицо озарилось ангельской улыбкой. — Я… в контакте… с высшими силами. Люди не понимают… — Она коснулась своей головы. — Знаете, как меня называют в деревне? Недомерок-не-все-дома. Вот что обо мне говорят. А я это знаю. Слуги говорили. И Вильям, да и эта его миссис Линкрофт. Пусть их… у меня-то гораздо больше дома, чем у них, потому что я в контакте… с силами, о которых они ничего не знают.