У меня будут дети. Я уже вижу их… прелестные малютки с безмятежными счастливыми лицами, — мальчики похожи на Годфри, девочки — на меня, только юные, невинные, еще не знающие горя. Сейчас я так же сильно хотела иметь детей, как когда-то хотела удивить мир своей музыкой. Но то желание — добиться славы на концертной эстраде — ушло. Теперь я желала счастья, дома, семьи — всего, что дает человеку надежность.
И хотя Годфри еще не готов сделать мне предложение, да и я пока не готова дать ему ответ, у меня появилось ощущение, что я прошла свой темный туннель и уже стою перед залитой солнцем дорогой.
Узнав о том, что Годфри собирается уезжать, миссис Рендолл не очень расстроилась. Полгода — срок долгий, и, как сказал Годфри, многое может случиться. Сильвия должна вырасти, Сильвия должна превратиться из гадкого утенка в прекрасного лебедя. Поэтому ей нужно гораздо больше внимания уделять своей внешности. Послали за миссис Клент, портнихой из Ловат-Милла, и она принялась обновлять гардероб Сильвии. Миссис Рендолл признавала только одну причину, по которой ее планы могли расстроиться: некая интриганка-авантюристка “положила глаз” на вожделенного жениха.
Я представляла всю картину благодаря намекам девочек, иногда откровенным, иногда туманным, но открывшим, какую роль приписывали мне. Мы с Годфри немало смеялись над этим, и иногда я чувствовала, что он счел бы естественным, если бы постепенно мы перешли к тем отношениям, о которых, по убеждению миссис Рендолл, я мечтала.
Иногда я чувствовала, как мрачные глаза Алисы следят за мной.
Она начала вышивать наволочку для подушки в “сундук с приданым”, как она сказала.
— Твоим? — спросила я, но она с таинственным видом покачала головой.
Она трудилась очень прилежно и в каждую свободную минуту хваталась за свое вышивание, которое носила в мешочке, ею же самой расшитом шерстью — искусство, которому обучила мать.
Я знала, наволочка предназначена мне, потому что Алиса со свойственной ей наивностью интересовалась моим мнением.
— Вам нравится узор, миссис Верлен? А то можно взять другой.
— Очень нравится, Алиса.
— Алиса очень полюбила вас с тех пор, как… — начала миссис Линкрофт.
— С тех пор, как случился пожар, да, да, — улыбнулась я. — Это потому, что она спасла мне жизнь. Думаю, она испытывает огромное удовольствие всякий раз, когда смотрит на меня.
Миссис Линкрофт отвернулась, чтобы скрыть несвойственное ей проявление чувств.
— Я так рада, что она оказалась там… так горжусь ею…
— Всегда буду ей бесконечно благодарна, — сказала я мягко.
Другие девочки тоже начали вышивать наволочки.
— Очень хорошо, — сказала Алиса, глядя на меня почти по-матерински, — иметь всего порядочный запас.
Рукоделья девочек были похожи на них самих: у Алисы — аккуратное и чистенькое, у Аллегры — неряшливое и небрежное. Непохоже, что она его когда-нибудь закончит. Да и у Сильвии работа шла плохо. Бедная Сильвия, подумала я, вынуждена готовить сундук с приданым для будущей невесты человека, которого ее мать прочила в женихи ей!
Я смотрела, как они, склонив головы, сидели над шитьем, и чувствовала, что люблю их всех, что они стали частью моей жизни. А разговоры с ними были иногда неожиданными, иногда забавными, но никогда — скучными.
Алиса испуганно вскрикнула, потому что Сильвия уколола палец и оставила на наволочке пятнышко крови.
— Ты никогда не сможешь заработать себе на жизнь шитьем, — упрекнула она ее.
— Да я и не собираюсь.
— Но могла бы, — вмешалась Аллегра. — Представь, что вы вдруг обеднели и живете впроголодь и единственный способ заработать себе пропитание — это шитье. Что ты стала бы делать?
— Наверное, голодать, — ответила Сильвия.
— А я бы убежала с цыганами, — сказала Аллегра. — Они “не трудятся, не прядут”.
— Это про полевые лилии, — возразила Алиса. — Цыгане как раз трудятся. Они делают корзины и вешалки для одежды.
— Это не труд, а развлечение.
— Это сказано… — Алиса помедлила и с усилием произнесла: — метафорически.
— Не выпендривайся, — огрызнулась Аллегра. — Я не стану шить. Я буду цыганкой.
— Портнихи очень мало зарабатывают, — сказала Алиса. — Они работают при свечах и ночь напролет и умирают от туберкулеза оттого, что плохо питаются и дышат плохим воздухом.
— Какой ужас!
— Это — жизнь. Томас Гуд написал прекрасную поэму. — И Алиса начала читать низким замогильным голосом:
Стежок, и еще стежок.
В бедности, голоде, грязи
Сшиваю усердно ниткой двойною —
Что саван, что рубашку…
— Саван, саван, — заверещала Аллегра. — Мы-то не саваны шьем, а наволочки.
— Ну и что, — сказала Алиса холодно. — Они ведь тоже думали, что шьют сорочки, а не саваны.
Я прервала их, сказав, что их рассуждения похожи на разговоры вампиров. И не пора ли Алисе отложить наволочки-саваны и подойти к фортепьяно.
Она аккуратно свернула рукоделие, тряхнула головкой и послушно поднялась.
В Ловат-Стейси и в самом деле поселилась нечистая сила — в лице Сирены Смит. Я часто видела ее слоняющейся около дома, а раза два — даже в саду. Она совершенно не таилась, а вела себя так, будто имела на это право, и это все больше убеждало меня, что она — мать Аллегры. Только этим мог объясняться ее наглособственнический вид.
Входя однажды в дом, я услышала ее голос, невыносимо резкий.
— Вот так-то лучше, золотко мое, — говорила она. — Ты не вздумаешь пойти против меня, верно? Ха! Я ведь могу и кое-что неприятное рассказать кой о ком из здешних, а особенно о тебе, понимаешь? Вот так, я думаю, мы это и решим. И чтобы никаких разговоров, вроде: “Пусть цыгане убираются вон”. Цыгане останутся здесь… смотри же!
В ответ промолчали, а я с замиранием сердца подумала: “Нэйпир, ах, Нэйпир. Какие неприятности ты сам на себя навлек. Как же ты мог увлечься подобной женщиной!”
Потом снова тот же голос:
— Да, да, Эми Линкрофт… Эми Линкрофт. Я смогу и раскрыть кой-какие секреты про тебя и твою драгоценную доченьку. А тебе уж, конечно, этого не хочется, ведь так?
Эми Линкрофт! Не Нэйпир!
Я уже собиралась уйти, когда Сирена Смит появилась собственной персоной. Она пробежала мимо с пылающим лицом и сверкающими глазами. Как она похожа на Аллегру, на сердитую Аллегру!
— Вот это да! — закричала она. — Провалиться мне на месте, ежели это не музыкальная леди! Эй, леди, да вы никак прикладывали ухо к полу… а, может, к замочной скважине? — Она расхохоталась, а мне ничего не оставалось, как направиться в зал.
Там никого не было, и у меня возник вопрос, слышала ли миссис Линкрофт ее последние слова. Скорее всего, слышала. Думаю, замешательство помешало ей заговорить об этом со мной.
За обедом миссис Линкрофт была так же спокойна и сдержанна, как всегда.
— Надеюсь, вам понравится, как я приготовила говядину, миссис Верлен. Алиса, отнеси бульон наверх, сэру Вильяму. Когда вернешься, я уже буду готова.
Алиса унесла поднос, и я еще раз восхитилась ее послушанием.
— Для меня это огромное утешение, — сказала миссис Линкрофт, а мои мысли сразу же вернулись к словам цыганки, и я еще раз мысленно поинтересовалась, а существовал ли мистер Линкрофт, или Алиса — плод юношеской неосмотрительности. Это было вполне вероятно, поскольку я ни разу не слышала, чтобы о мистере Линкрофте хоть кто-то упоминал.
Словно услышав мои мысли, миссис Линкрофт сказала:
— Лучше бы миссис Рендолл не совалась к цыганам. Они никому не причиняют вреда.
— А она ведь определенно вознамерилась изгнать их отсюда.
— Насколько нам всем было бы спокойнее жить, будь она столь же воспитанной и миролюбивой, как ее муж.
— Да и самому пастору, и особенно Сильвии.
Миссис Линкрофт кивнула.
— Полагаю, вы догадались, кто такая Сирена Смит. Вы ведь слыхали кое-что из семейной истории.
— Хотите сказать, что она — мать Аллегры?
Миссис Линкрофт кивнула.
— Все сложилось так неудачно. Я вообще не понимаю, почему ей и в первый-то раз разрешили прийти сюда. Она работала на кухне… хотя работы у нее было совсем немного. А потом обольстила Нэйпира… вот и появилась Аллегра. Все произошло так неожиданно, сразу после гибели Бомона, когда Нэйпир собирался уезжать. Она оставалась здесь, пока не родила, а потом уехала.
— Бедная Аллегра!
— Я как раз вернулась и взяла на себя заботы о ней. Меня это устраивало, потому что и Алиса была при мне.
— Да, — с сочувствием произнесла я.
— А теперь она снова здесь… и может доставить кучу неприятностей, если мы не позволим цыганам остаться. Может, все бы и ничего. Они никогда не остаются надолго. Но эта ужасная, всюду сующая свой нос женщина может все испортить. Знаете, мне иногда кажется, что ей нравится доставлять неприятности.
В эту минуту миссис Линкрофт выглядела действительно встревоженной: она нахмурилась, опустив глаза и закусив губы.
Вернулась Алиса; лицо ее слегка порозовело, а глаза сияли.
— Он все съел, мама, и сказал, что очень вкусно и только ты все умеешь так приготовить.
— Тогда ему действительно лучше.
— Благодаря тебе, мама, — сказала Алиса.
— Садись за стол, моя девочка, — сказала миссис Линкрофт, — а я подам.
Мне было удивительно приятно видеть, как эти двое любят друг друга.
Сэру Вильяму стало лучше, потому что на следующий день она радостно сообщила, что он хочет послушать музыку. О пожаре ему не рассказывали. “Незачем его расстраивать”, — сказала миссис Линкрофт, и я согласилась. После того несчастного вечера, когда я играла “Пляску смерти”, я больше не была в этой комнате, не знаю, почему. Любое напоминание о том дне могло бы еще больше огорчить его. Однако то обстоятельство, что он попросил меня сыграть, являлось хорошим признаком.
— Что-нибудь легкое и спокойное, из того, что вы играли раньше, — попросила миссис Линкрофт. — Сам он еще пока ничего не может выбрать. Но вы ведь знаете.