Он взял меня за руку, и мы пошли под прикрытие разрушенных стен. Меня охватило сильное волнение. Прислонившись к холодной влажной стене, я неотрывно смотрела на его профиль, суровый, четко очерченный в призрачном свете звезд. Лицо было измученным и печальным. Чувства мои перемешались, так что я уже не понимала их. Я знала только, что уже никогда не смогу забыть этого лица и что мое желание помочь ему так сильно, как прежде — любовь к Пьетро. Может, оба эти чувства родились из одного, глубоко спрятанного в моей душе желания: заботиться, защищать кого-то от всего мира.
Как мне хотелось, чтобы человек, разыгрывающий подобные шутки, появился здесь. Хотелось схватить его за руку, разоблачить, положить конец попыткам бередить старую рану.
Я хотела видеть Нэйпира прочно обосновавшимся в Ловат-Стейси, занимающимся тем делом, которое ему подходит, — хотела видеть его счастливым.
Он неожиданно посмотрел на меня и шепотом произнес:
— Кажется, вы действительно жалеете меня.
Ответить я не смогла, так переполняли меня чувства.
— Почему? — шептал он. — За что?
— Тише, — сказала я. — Привидение услышит нас и ускользнет. Не забывайте, мы здесь для того, чтобы его поймать.
— Сейчас для меня гораздо важнее узнать, почему вы жалеете меня.
— Несправедливо, — ответила я, — все было несправедливо. Один несчастный случай — и ваша жизнь сломана.
— Слишком сильно сказано, — заметил он.
— Вовсе нет, — настаивала я. — Слишком жестоко было обвинить вас… выслать из собственного дома.
— Далеко не у всех такая чувствительная душа.
Я рассмеялась. Уже не имело смысла дожидаться привидения. Мне стало казаться, что гораздо важнее — понять друг друга.
— Вы были так юны.
— Семнадцать лет — не так уж и мало. Я был достаточно взрослым, чтобы убить… а, следовательно, и достаточно взрослым, чтобы отвечать за свои поступки.
— Пожалуйста, не говорите, если это вас расстраивает.
— Разве может это не расстраивать? Брат лишился жизни по моей вине! Вот он… только что полный жизни, здоровья и сил… лежит мертвый. А вот я… и поныне здравствующий и бодрый, проживший уже тридцать лет жизни, отнятой у него. А вы советуете не расстраиваться.
— Но то был несчастный случай! Когда же, наконец, вы сами это осознаете? Да и все остальные?
— Какая горячность с вашей стороны! Прямо защитник в суде!
— И какое легкомыслие с вашей стороны к самому себе! Но если вы так сильно переживаете, значит, не обманываете меня.
— Счастлив, что вы так пылко меня защищаете. Как видите, зло иногда порождает добро.
Мы стояли рядом, и неожиданно он взял меня за руку.
— Благодарю вас, — сказал он.
— Следует сначала заслужить благодарность.
— Я не высказывал бы ее, если бы не считал заслуженной.
— Не вижу, чем я могла…
Его лицо почти вплотную приблизилось к моему, и он произнес:
— Тем, что вы сейчас здесь.
Я отозвалась смущенно:
— Может, мы пойдем? Привидения не вернутся, услышав, как мы здесь разговариваем.
— Мне теперь редко выпадает возможность поговорить с вами.
— Да… все изменилось… с тех пор, как Эдит… ушла.
— Очень изменилось. Вы полны сомнений. Да и как может быть иначе? Вы-то хоть сомневаетесь, а не уверены в моей виновности, как другие, уже осудившие меня. Вы и не станете этого делать, пока подозрения полностью не подтвердятся.
— Не смейте так думать! Мне отвратительны люди, скоропалительно осуждающие других. Разве можно знать все подробности, приведшие к несчастью… а именно мелочи часто играют роковую роль.
— Я о вас думаю, — сказал он. — Практически все время.
Я молчала, и он продолжал:
— Меж нами так много общего. Вы знаете, все считают, что я избавился от Эдит, и я не удивляюсь этому. Вскоре после свадьбы стало ясно, что наш брак безнадежен. Конечно же, я знал, она влюблена в священника, и, наверное, презирал ее за то, что она позволила выдать себя замуж; впрочем, себя я тоже презирал. Я пытался наладить нашу жизнь, но вел себя, конечно, неправильно. Я хотел превратить ее в женщину, которой мог бы восхищаться. Ее покорность и кротость раздражали меня… ее пугливость, вечные страхи. Мне нет прощения. Поведение мое было отвратительным. Но вы и сами знаете, какой я человек. Не скажешь, что достоин восхищения. Тогда зачем оправдываться?
— Я все понимаю.
— Надеюсь, понимаете также, что мне совершенно не хочется, чтобы ваше имя склоняли… особенно сейчас.
— А зачем его склонять? — спросила я довольно резко.
— Своими дурными мыслями… злым шепотком люди могут запачкать любую репутацию. Я должен доказать вам, да и всем остальным, что не имею отношения к исчезновению Эдит… по крайней мере, прямого.
— Вы хотите сказать, что косвенно все-таки виноваты в этом?
— Полагаю, да. Бедное дитя — а именно такой она и была — боялась меня. Все это видели и понимали. Вот потому меня и… заклеймили как убийцу Эдит.
— Не говорите так.
— А почему, если они правы? Думаю, вы первая согласитесь со мной, — полезно время от времени говорить правду. Я объясняю вам, почему следует приберечь свое сочувствие до лучших времен. Можете спросить совета у кого угодно, и вам скажут то же самое. Станут уверять, что попусту растрачиваете свое сострадание. И даже более того, станут предостерегать. Подумайте о том, что обстоятельства против меня. И разумно ли так долго находиться со мной в этой нечестивой часовне?
— Да будьте же серьезны! Ведь ситуация весьма серьезна.
— И я серьезен, как никогда. Вы в опасности. Вам, моя прекрасная, сдержанная вдовушка, грозит большая опасность.
— Какая и от кого?
— Вы действительно хотите знать?
— Разумеется.
Вместо ответа он повернулся и мягким движением обнял меня, прижав к себе так сильно, что я ощутила биение его сердца, а он, наверное, чувствовал мое. Лицо его прижалось к моему виску. Я думала, он поцелует меня, но он этого не сделал. Он просто держал меня в тесном объятии, а я не протестовала, потому что единственным и совершенно непреодолимым моим желанием было оставаться вот так с ним, как можно дольше.
Наконец я произнесла:
— Это… неразумно.
Тогда он горько рассмеялся и ответил:
— Именно это я и пытаюсь сказать. Весьма неразумно. Вы хотели узнать, почему вы в опасности, вот я и объяснил.
— И хотите меня от этой опасности уберечь?
— О нет. Я-то как раз хотел бы завлечь вас в нее прямиком. Но я, знаете ли, порочен. Мне хотелось бы, чтобы вы сами направились к этой опасности… зная о ней… видя ее… чтобы сами ее избрали.
— Вы говорите загадками.
— Загадками, ответ на которые мы оба хорошо знаем. — Можно и так выразиться. Я хотел бы сейчас высказать свои намерения, которые едва ли можно назвать честными. Давайте посмотрим в лицо действительности. Я убил брата…
— Настаиваю на соблюдении точности, — сказала я. — Вы застрелили брата случайно.
— …Когда мне было семнадцать. Из-за этого моя мать покончила с собой. Итак, на моей совести две смерти.
— Не согласна. Вас нельзя винить в этом.
— Милый защитник, — сказал он. — Милый вы мой, пылкий защитник. Там, в Австралии, как же мне хотелось вернуться домой… но, вернувшись, я понял, что желал невозможного. Я мечтал о том доме, каким он был до катастрофы. А как он переменился! Меня женили. Именно для этого, оказывается, я вернулся. Жена моя была ребенком… перепуганным ребенком, боявшимся меня, и я не виню ее. Она любила кого-то другого. Что могло получиться из такого брака. Едва женившись, я начал задумываться, а не лучше ли для всех было бы, останься я на ферме.
— Но вы любите Ловат-Стейси!
Он кивнул.
— Это ваш дом… здесь ваши корни.
— И лишиться их нелегко. Однако почему, интересно, я делаю за вас вашу работу — защищаю себя сам? Именно этого я делать и не должен. Меня нельзя защищать. Я застрелил брата. Такое забыть невозможно.
— Но вы должны…
— Пожалуйста, не настаивайте. Вы… лишаете меня силы духа. Еще никто и никогда не пытался сделать из меня героя.
— Я пытаюсь сделать из вас героя? Уверяю, у меня и в мыслях этого не было. Просто хочу, чтобы вы реально взглянули на вещи и поняли, как бессмысленно лить слезы над трагедиями прошлого, тем более, если это случайность, которая могла произойти с кем угодно.
— Ну нет, — заявил он. — Разве это могло произойти, например, с вашим приятелем Годфри Уилмотом?
Я была обескуражена, и он это понял. Все-таки как глубоко мы понимали друг друга!
— Такое могло произойти с кем угодно, — настаивала я упрямо.
— А вы слыхали, чтобы это случалось еще с кем-нибудь, кроме меня?
— Нет, но…
— Вот именно что нет. А тут возникает Годфри Уилмот, весьма подходящий молодой человек, который может предложить так много. Возможно, уже и предложил и к нему отнеслись благосклонно.
— Очень жаль, что на свете так много людей, склонных к скоропалительным выводам.
— Из этих слов, очевидно, следует, что официальной помолвки еще не было.
— До чего же неприятно, когда все вокруг пытаются выдать тебя замуж за человека, с которым ты всего-навсего в дружеских отношениях.
— Людям нравится считать себя пророками.
— Да и пусть их, лишь бы меня оставили в покое со своими пророчествами.
— Вы никогда не думали о втором браке? Это потому, что все еще думаете о своем прежнем муже. Но вы уже изменились, — добавил он ласково. — Я замечаю перемены. Знаете, вы стали чаще смеяться и, по-моему, обрели стимул к жизни. Это Ловат-Стейси дал его вам.
Я промолчала, и он продолжал:
— Как же вы могли так долго заботиться о нем, если столь быстро позабыли?
— Позабыла! — воскликнула я пылко, — я никогда не забуду Пьетро.
— Но ведь уже готовы строить новую жизнь. Или его призрачная тень и там останется с вами… третьим? Он ведь с каждым годом будет становиться все совершеннее. И никогда не состарится. Кто же сможет с ним соперничать?
Я вздрогнула и сказала: