— Ночью уже холодно. У меня, похоже, совсем промокли ноги.
Он наклонился и снял туфлю с ноги, задержав ее в руке.
— Надо было надеть что-нибудь поплотнее, а не эти тапочки.
— Времени не было. Очень хотелось поймать “привидение”.
— Вы решили узнать, кто задался целью не позволить смерти брата стереться из памяти людей?
— Именно.
— Вы очень любопытная молодая особа.
— Боюсь, вы правы.
— Такая порывистая!
— И это верно.
— Однажды в вас уже возникал порыв. Возможно, придется пережить еще один. — Он надел туфлю мне на ногу. — Вас слегка знобит. Это из-за прохладного воздуха? Вот о чем хотел бы я знать. Однажды вы приняли решение, и с общепринятой точки зрения оно было глупым: отказались от своей карьеры… ради мужчины. Поступив так, вы, наверное, потом пережили немало душевных мук. Да?
— Нет.
— И вам не пришлось бороться с собой?
— Нет.
— Неужели считали это свое решение правильным… и единственным?
— Да.
— Но теперь жалеете об этом?
— Я ни о чем не жалею.
— Однажды вы приняли очень смелое решение, — он говорил почти горестно. — Интересно, рискнули бы еще раз?
— Не думаю, что сильно изменилась.
— Возможно, мы узнаем, насколько вы изменились. Но я рад, что ни о чем не жалеете. Те, кто сожалеет о прошлом, часто, в действительности, жалеют самих себя, а такая жалость — малопривлекательное качество. Я стараюсь ее избегать.
— Что ж, вы преуспели.
— Боюсь, иногда мне все-таки бывает жаль себя. И тогда я говорю себе: “Все могло быть по-другому, если бы…” А с тех пор как вы появились здесь, повторяю все чаще. У нас появилось так много общего, — сказал он. — Эдит, бедняжка Эдит… ее смерть оказала гораздо большее влияние, чем ее жизнь.
— Смерть, — переспросила я резко.
— Я думаю о ней как о мертвой. Ага, в вас сразу заговорили подозрения. Вы сомневаетесь! А еще недавно… Хотя нет, вы сомневаетесь именно так, как мне нужно. А я хочу однажды сказать себе: несмотря на все ее сомнения… Тогда увидите, что это было ослепление, уже испытанное вами однажды.
Я торопливо прервала его:
— Должна признаться, что слышала вашу ссору с отцом… частично. Я слышала, как он говорил, что намерен отослать вас.
— А я ответил, что не собираюсь уезжать.
— А через некоторое время я случайно сыграла пьесу, которую кто-то подложил в выбранные им ноты.
— И вы думаете, что это — я.
— Только если сами признаетесь.
— Тогда я признаюсь, что не делал этого. И вы мне верите?
— Да, — ответила я. — Я верю.
Он взял мою руку и поцеловал.
— Пожалуйста, — сказала я, — прошу вас, всегда говорите мне правду. Я намерена помочь вам и должна знать правду.
— Вы делаете меня исключительно счастливым, — сказал он, и я была глубоко тронута его словами, а еще больше — тоном; такого проникновенного, мягкого голоса я у него никогда не слышала.
— Вот именно этого я хочу, — ответила я порывисто и торопливо добавила: — Мне пора возвращаться.
Я уже повернулась, чтобы уйти, но он подошел ко мне и неожиданно сказал:
— Между нами всегда была связь. Обоих не отпускает прошлое. Я убил брата, а вы любили — неразумно и слишком сильно.
— Не считаю, что любить — неразумно и что можно любить слишком сильно.
— Значит, вы не согласны с поэтом?
— Не согласна. Уверена, нельзя слишком сильно любить… слишком много отдать… потому что самая большая радость в жизни — любить и отдавать.
— Больше, чем любить и получать?
— Да, уверена.
— Тогда, вы, наверное, были счастливы.
— Была.
Мы шли по лугу, а впереди неясно вырисовывался сад.
— Итак, — заключила я, — привидения мы не обнаружили.
— Нет, — ответил он, — но, возможно, обнаружили что-то гораздо более важное для нас обоих.
— Спокойной ночи.
Я оставила его стоять, а сама поскорее вошла в дом.
Глава пятая
Я заглянула к миссис Линкрофт в гостиную сказать, что не иду сегодня в школу, а Сильвия, которая уже поправилась, придет к нам на занятия вместе с девочками.
Дверь была полуоткрыта, и я легонько постучала. Никто не ответил, тогда я тихонько позвала миссис Линкрофт по имени и, открыв дверь пошире, заглянула в комнату.
К моему удивлению, она сидела за столом и читала газету.
— Миссис Линкрофт, — спросила я, — с вами все в порядке?
Она подняла голову, и я обратила внимание, что она бледна, а глаза мерцают непролитыми слезами.
Однако почти сразу выражение ее лица изменилось, и она снова стала сама безмятежность.
— О, миссис Верлен, входите же, входите.
— Вы хорошо себя чувствуете? — спросила я, войдя.
— О… м-м-м… да. Просто немного хочется спать. Минувшей ночью плохо спала.
— О, голубушка, простите. Что-нибудь случилось?
Она пожала плечами.
— Я уже годами не сплю нормально.
— Это очень плохо. Надеюсь, вы ничем не встревожены?
Она обеспокоенно взглянула на меня и положила руку на газету, как бы желая закрыть ее от меня.
— Встревожена? А… нет, разумеется, нет.
Сказано слишком горячо, подумала я.
Она рассмеялась, но и смех прозвучал нарочито.
— С тех пор как я вернулась сюда, жизнь моя протекает вполне спокойно и удобно. Беспокоиться не о чем. Не могу и выразить, какая радость иметь ребенка.
— Могу себе представить. Однако женщине трудно воспитывать ребенка. — На ее щеки вернулись обычные бледные краски, и я продолжала: — А вам это удалось замечательно.
— О, милая моя Алиса. Я не хотела, чтобы она появлялась на свет, но когда она все-таки появилась… — Неожиданно она добавила: — Я знаю, Алиса сообщила вам, кто ее отец. Она мне призналась. По-моему, она готова этим хвастать. Хотя и винить ее трудно. Конечно, ничего хорошего в том, что она узнала, но такие вещи трудно сохранить в тайне… особенно при такой девочке, как Алиса. Она, по-моему, просто чувствует правду.
— Думаю, она гордится своим происхождением, а это лучше, чем его стыдиться.
— Гордиться особенно нечем, — сказала миссис Линкрофт. Она опять положила руки на газету. — Полагаю, вы понимаете, как происходят подобные вещи, вы женщина светская, миссис Верлен, жили за границей, много путешествовали… Мне бы не хотелось, чтобы вы слишком строго судили меня… или сэра Вильяма. Он был не очень-то счастлив в браке, я утешила его, как могла. Не знаю, как все случилось, но думаю, в этом нет ничего удивительного.
— Конечно, — сказала я. Мне показалось, что она говорит только потому, что никак не может остановиться.
— Моя мать говаривала, что в каждом крылечке есть скользкий камешек. Она из Шотландии, и у них бытует такая поговорка. Она означает, что любой из нас может поскользнуться, если не будет осторожен. И отчасти это верно.
— В ней житейская мудрость.
— Я была очень молода, когда приехала. Несколько месяцев служила гувернанткой, а затем стала компаньонкой леди Стейси. В мои обязанности входило сидеть с ней, читать, причесывать. Работа спокойная, потому что леди была такой мягкой, кроткой… иногда это даже плохо. Она чем-то напоминала Эдит. Наверное, поэтому и сэр Вильям был без ума от Эдит.
Слушая, я представила себе молодую красивую женщину, — а она, конечно же, была красива, прежде чем поблекнуть и стать такой грустной, как сейчас, — очень привлекательную, со стройной, гибкой фигурой, красивым лицом с глубоко посаженными серо-голубыми глазами. И Изабелла Стейси… мать двоих мальчиков, обожаемого Бью и Нэйпира, которому никогда и ни в чем не удавалось сравняться с братом. У Изабеллы, возможно, затаилась горечь, потому что ей пришлось оставить ради брака карьеру. Однако и любовь мужа сохранить не удалось поскольку здесь появилась эта красивая женщина, ставшая служанкой, в которую влюбился сэр Вильям.
Она между тем продолжала:
— Я находилась здесь, когда случилось несчастье. Тот день мне никогда не забыть.
— Каким тогда был Нэйпир? Несчастье, наверное, сильно его изменило.
— Обычным мальчиком. Конечно, совершенно терялся в сравнении со своим старшим братом, и его едва замечали. Звали мы его Нэпом. Нэп был немножко диковат… как, впрочем, большинство мальчишек. Думаю, он прошел через все неприятности, какие обычно достаются на долю мальчишки. Он едва вытянул экзамены в школе, а Бью сдал их блестяще. Бью был неотразим; он учился прекрасно и пользовался всеобщей любовью и доверием. По самой своей природе он был солнечным, радостным, ничто не могло смутить его ясности. Я никогда не видела, чтобы он вышел из себя, а вот у Нэпа часто бывали резкие перепады настроения. Может, его сжигала зависть… из-за постоянных и всегда безуспешных стараний сравняться с Бью. Думаю, именно поэтому его так жестоко обвинили. Сэр Вильям никогда не верил, что произошел только несчастный случай.
— Какая несправедливость!
— Жизнь вообще несправедлива. Именно тогда цыганка объявила о своей беременности и что виноват в этом тоже Нэйпир. К тому времени уже было решено, что он должен уехать.
— Значит, состояние цыганки открылось еще до его отъезда?
Она кивнула.
— Я тоже сочла за благо уехать. Положение стало невыносимым. Леди Стейси была убита горем, я решила не увеличивать сложности своим присутствием, вот и уехала. К тому же почувствовала, что у меня будет ребенок. К счастью, старый друг, знавший о моем положении, не оставил нас и вскоре женился на мне. Я надеялась зажить тихой спокойной жизнью; ребенок так никогда бы и не узнал, что мой муж — не отец ей. А потом леди Стейси убила себя.
— Какая ужасная трагедия!
— Все происходящее тогда походило на серию взрывов. Каждая следующая трагедия так или иначе была связана с предыдущей. Потом Алиса появилась на свет, а муж умер. Я оказалась в отчаянном положении. Денег не было, но был ребенок, требовавший забот. Тогда я написала сэру Вильяму и рассказала о своих затруднениях. Он предложил мне вернуться на то место, которое я занимаю и посей день, и это была большая удача. Мне так повезло, как редко везет: можно и работать, и воспитывать ребенка.