Барби обвела публику пальцем, свет приглушили, и на сцене за ее спиной появился гигантский экран. Лекторша без лишних прелюдий начала пересказывать экономическую историю последнего столетия: цифры, исторические события, всеобщие выборы, Первая мировая война, Вторая мировая война, экономический бум. На сцене тем временем вырастали объемные диаграммы, вращающиеся 3D-кубы и круги, демонстрирующие рост населения, среднего заработка и продолжительности жизни. Теперь стало ясно, почему актовый зал был закрыт на неделю перед этой лекцией. Эта сцена была словно из фильма про Бонда. У американки даже была голограмма Рузвельта. Пару секунд он стоял рядом с ней на сцене и читал фрагмент из «Нового курса». Даже Аманда, обычно дремавшая на таких лекциях, с интересом следила за происходящим.
Барби стрекотала быстрее спортивного комментатора. Кристер одобрительно кивал, войдя в ее ритм. Кивок-кивок-кивок-кивок, его шея словно потеряла шарнир, скреплявший ее с остальным телом. Видно было, что он пребывает в состоянии учительского экстаза, когда мозг отключается от всего остального.
– Многие считают, что экономика подчиняется законам вроде закона притяжения. Доходы и расходы. Успех и банкротство. Если уронить стакан, он упадет на пол и разобьется. Если тратить больше, чем зарабатываешь, тебя ждет крах.
Барби перевела взгляд на родителей в деловых костюмах, стоящих вдоль стены, потом обвела взглядом учеников и продолжила рассказ.
Когда наступил черед вопросов и ответов, Кристер забегал по залу с беспроводным микрофоном.
Себастиан задал вопрос первым. Американка улыбнулась ему. В глазах мелькнуло узнавание. Она знает Себастиана. Знает, потому что его отец оплатил ее приезд.
Мне захотелось бежать прочь. Черная Барби и Кен Фагерман. Если они думают, что Себастиану интересно, что происходит в мировой экономике, то сильно ошибаются.
Усталым голосом Себастиан зачитал написанное на бумажке, и пока Барби отвечала, Кристер уже шел к следующему по очереди ученику, которому было велено подготовить вопрос. Я тоже быстро произнесла вопрос и вернула микрофон Кристеру. В дискуссию я вступать не собиралась. Американка задумчиво кивнула. Она не подала виду, что считает вопрос идиотским (Кристер заранее просмотрел и отобрал только идиотские вопросы, на которые он знал ответ). Ответ был встречен дежурными аплодисментами. В сотый раз мы услышали «с одной стороны… с другой стороны… в моем научном труде я поднимаю многие вопросы… нужно учитывать разные факторы… и чтобы внести ясность…».
3D-аппарат был отключен. У Аманды начали смыкаться веки, и она откинулась на спинку стула. Барби была поверхностным лектором. Можно было не ждать, что она скажет что-то, с чем присутствующие не были бы согласны. Она говорила только то, что все хотели услышать.
Наступил черед Самира. Он взял микрофон и заговорил:
– Пару месяцев назад у нас были школьные выборы. – Его голос дрожал, выдавая волнение. – Все ученики имели право голоса, и две выдуманные расистские партии набрали более тридцати пяти процентов голосов.
Краем глаза я видела, как побледнел Кристер. Этот вопрос не был одобрен им заранее. Он потянулся за микрофоном, словно хотел отобрать его, но американка жестом дала понять, что хочет дослушать. Самир переложил микрофон в другую руку – подальше от Кристера.
– Школьное правление постановило, что результаты не следует воспринимать всерьез, что все это саботаж со стороны группы учеников с целью помешать учебному процессу.
– Но? – спросила американка. Все ее внимание было приковано к Самиру.
Кто-то из публики крикнул: «Давай конкретней, Самир!» Один из отцов крикнул: «Парень, ты, по-моему, перепутал лекцию!», но Барби подняла руку, и снова воцарилась тишина.
– Продолжай.
– Никто не воспринял выборы серьезно, но это хороший пример того, как на нас влияет политика. Мы привыкли думать, что все проблемы в европейских странах вызваны беженцами, войной у границ Европы и исламистским терроризмом – вещами, которые наши политики не могут контролировать. Это все, что мы слышим из телевизора. Исламисты – наша самая большая угроза. Но одновременно миллиардеры богатеют, а нищие нищают. Но об этом никто не говорит. Я хочу сказать, – Самир прокашлялся, – что людям стоит чаще обсуждать влияние экономической ситуации на благосостояние граждан и связи демократии с экономикой и общественной жизнью. Что вы об этом думаете?
Парень в задних рядах завел «Интернационал», по залу раздались смешки, но Барби снова подняла руку, призывая, подобно Иисусу, собравшихся молчать.
– Самир, так тебя зовут? Самир, скажи, почему ты считаешь, что социальные противоречия входят в спектр экономических вопросов?
– Мне кажется, что экономистам стоило бы использовать свои знания для того, чтобы решать реальные проблемы общества. Новость о том, что государство собирается инвестировать миллиарды долларов в инфраструктуру, воспринимается совершенно по-другому, когда знаешь, откуда берутся эти деньги. Но сегодня мы слышим только о том, что государство тратит все деньги на беженцев.
Что-то случилось с улыбкой американки. Она улыбалась по-другому. Не сразу я поняла, что это настоящая улыбка. Она придала Самиру уверенности.
– Разумеется, когда речь идет об инвестициях, всегда возникает вопрос, кто будет платить по счетам. И никто не отваживается сказать правду: что заплатят все собравшиеся здесь, например.
Зал загудел. Атмосфера изменилась. Я наблюдала такое раньше, когда в одной комнате собиралось слишком много взрослых, желающих объяснить тебе, как все обстоит на самом деле.
Я прямо чувствовала, как отцы вдоль стен лопаются от желания объяснить Самиру (и Барби), что они ни в чем не смыслят. Потому что нет у них никаких проблем с беженцами. Вообще никаких. В Швеции прекрасно развита промышленность. Мы найдем работу и дом для каждого новоприбывшего. Только не надо повышать налоги.
Я знала, что именно это они хотят сказать, потому что не раз слышала папины рассуждения на эту тему. Отцы в зале уже забыли, что им велено было не задавать вопросы. Несколько подняли руки, прося микрофон. Они уже забыли, как это – тянуть руку вверх, и выглядело это довольно неуклюже. Некоторые всем своим видом выражали мысль «Какой милый, но наивный мальчик, все мы в молодости были идеалистами». Кто-то театрально шептал: «Мы пригрели коммуниста на груди». Кто-то хихикал. Американка не обращала на них внимания. Она присела на стул.
– Ерунда, – выкрикнул парень, который ранее напевал «Интернационал». Барби подняла глаза:
– Ты правда так думаешь? – спросила она, ослепляя публику своей белоснежной, как в рекламе зубной пасты, улыбкой. Улыбка словно говорила: «Я на вашей стороне. Не беспокойтесь, я не буду обсуждать политику иммиграции. Я ничего об этом не знаю. Мы будем говорить о государственных расходах, о соцподдержке. Это вас больше устроит, не так ли?»
Сделав паузу, она продолжила:
– Один процент мирового населения владеет пятьюдесятью процентами мирового имущества. И если половина доходов находится в руках небольшой группы людей, которая поместилась бы… – она сделала паузу и посмотрела в зал (может, на Себастиана), – в этом зале. Разве вы не видите в этом проблему?
Один из отцов больше не мог сдерживаться и без микрофона выкрикнул «Excuse me»,[15] но Барби даже не смотрела в его сторону. Вместо этого она медленно подошла к краю сцены и остановилась перед рядом, где сидел Себастиан.
Пришел черед Себастиана представлять концерн Фагерманов, подумала я со страхом. Американка хочет вовлечь его в дискуссию.
Мне хотелось, чтобы он встал и ушел. Беги, взмолилась я про себя. Ты ненавидишь политику. И мысленно добавила запретные слова: «Ты слишком глуп для подобной дискуссии». Барби была в паре метров от Себастиана. Она продолжила говорить нейтральным тоном, прекрасно понимая, что он прислушивается к каждому ее слову.
– Среди экономистов бытует превратное мнение, что щедрость по отношению к миллиардерам благотворно сказывается на экономике. Например, в Швеции социал-демократы считают, что их не стоит облагать повышенными налогами.
Она повернулась к родителям.
– Вы не представляете, как счастлив был бы мой аудитор, реши я переехать жить в Швецию. А я даже не миллиардер.
Лектор снова повернулась к Самиру.
– Но что произойдет, если простые люди из среднего класса узнают, что именно они финансируют все государственные траты. Что они сделают?
Она вопросительно смотрела на Самира, в руках которого по-прежнему был микрофон. Он ответил мгновенно, словно ждал этого вопроса.
– Они будут протестовать.
– Вот именно.
Снова искренняя улыбка. Отцы затихли. Кристер топтался на месте. Этого он не ожидал.
– Они будут протестовать, – продолжила Барби. – Как? Устроят кровавую революцию? Начнут рубить головы на городской площади? Нет, мы этого не хотим. Лучше обвинить во всем иммигрантов. Сказать, что они наш главный расход.
Американка прищурила глаза и обвела взглядом публику.
– Вам смешно, – сказала она, но никто не смеялся.
Все молчали.
Кроме Самира.
Он снова заговорил, на этот раз уверенным голосом. В тот момент он казался совсем взрослым. И у него был прекрасный английский. Я и забыла, как хорошо он говорит по-английски.
– За всю историю человечества верхи никогда не отдавали власть добровольно, только в ходе революции.
– Это так, – кивнула американка, повернулась и уставилась на Себастиана. У него не было микрофона, он сидел, откинувшись на спинку стула, но все равно его хорошо было слышно.
– Фигня. Кто дает работу людям? Может, ты, Самир? Или твой папа – шофер такси?
Себастиан расхохотался. Но смеялся он один.
Она снова повернулась к Самиру и знаком попросила его ответить. Самир кивнул.
– Не стоит думать, что чем больше миллиардеров, тем лучше для Швеции.
Барби кивнула и дополнила:
– Можем обсудить и родителей, работающих водителями такси. Какие налоги они платят?